Новый Мир ( № 6 2007)

Объяснять Дмитрия Данилова очень трудно. Непосредственная радость от его фразы, от всей ауры его письма, непроизвольность порыва навстречу пишущему и описывающему осложняются у профессионального читателя кучей литературных и философских ассоциаций: как это получается? на что это похоже? что за этим стоит? “Завораживающее эстетическое пространство” (С. Костырко), воздействие на читателя “чем-то неуловимым” (Данила Давыдов в своем убедительном предисловии к “Дому десять”). Но тут же автор этого предисловия много чего вспоминает: и французский “новый роман”, и Леонида Добычина, и Анатолия Гаврилова. Вспоминает, чтобы “почувствовать разницу”. Я, читая, тоже то и дело припоминала: то Зощенко (“была очень высокая подростковая преступность, а нефига лезть куда не просят, козел старый” — протокольный штамп, дико перетекающий в хамство), то Петрушевскую (монолог “чайной” дамы со склада, было б место, выписала бы целиком — кто еще так умеет слышать, “как мы говорим”!), то Гришковца с его паутинкой сентиментальности (“Иногда просто приятно встретить красивую женщину с умным лицом, просто так вот встретить и больше никогда не увидеть”), то английскую эссеистику (впрочем, и Давыдов говорит об очень тонком, “английском” типе остроумия в этой прозе). И все не то, не то. Да и “проза” ли это? Вот предисловие Давыдова называется “Торжество продуктивного аутизма”. Но ведь поэтов, лириков, мы аутистами не величаем, хотя с определенной точки зрения они именно таковы. “Дом десять”, воспоминание о детстве в спальном районе Тушино, даже графически делится на некое подобие строф…

Конечно, это — проза, но опирающаяся на живую, неписьменную речь, как настоящая поэзия, и, как поэзия же, совершающая возгонку реальности — не возвышающей лексикой, а самим своим строем. Еще одна цитата из давыдовского предисловия: “Дмитрий Данилов — самый яркий представитель постконцептуализма в новейшей русской прозе”. Мне это мало о чем говорит, но я тоже хочу щегольнуть дефиницией: Данилов пишет в духеметафизического гиперреализма.Этому определению косвенно соответствует найденное самим писателем: “очарование убожества”. Метафизика оставлена “за бортом произносимого” (Давыдов), но она незримо присутствует в той постоянной радости, которую испытывает автор, обнаруживая, что все вокруг, даже самое жалкое и унылое, наделенодаром бытия:

“Дождь, серое небо, голубые с белым трибуны, яркий свет пожекторов, зеленое поле, унылая, нудная, жалкая игра.

Как это было прекрасно”.