Новый мир. № 7, 2003

Довольно интересный объект для наблюдений представляет в этом отношении роман Афанасия Мамедова «Фрау Шрам» — одновременно и подтверждающий, и опровергающий наши догадки. Назвать этот роман «любовным» невозможно даже с самой большой натяжкой. Хотя любовных линий в нем несколько, точнее, это нарочито выставленная напоказ «множественность» единой линии (любая веревка — это не что иное, как «множество» плотно скрученных нитей — отдельных единиц, составляющих неразделимое целое, пока объект «веревка» остается веревкой). Вообще роман представляет собой довольно удачный пример «полифонии» (не в бахтинском смысле) или, если угодно, «симфонии», когда несколько отдельных тем, взаимно переплетаясь и отражаясь, сливаются в конце концов в нечто, превышающее по смыслу простую сумму составляющих.

Текст построен как единая генеральная метафора разрыва, разъединенности, распадения на части. Здесь все разнесено по полюсам. Каждому значимому событию найдется своя параллель-антитеза. Каждому персонажу придан двойник. (Аллитерируются даже имена, почти как у древних германцев: Нина — Нана, Ирина — Ирана…) Герой-рассказчик, Илья, вынужденный покинуть город, где он родился и вырос, живет в Москве. Работает на заводе. Учится в Литинституте. В Москве толком никак не приживется. По Баку тоскует — там остались мать, друзья детства, девушки… В Москве живет отец (давно откочевавший в другую семью), сокурсница, одаряющая Илью ласками в перерывах между исполнением супружеского долга, и странный психотерапевт, эзотерик и экстрасенс, посещающий хозяйку квартиры, где герой снимает комнатушку.

Экстрасенс Христофор всегда называет героя разными именами («Человек меняется через каждые две-три минуты: меняет атомы, меняет маски; почему бы не назвать его другим именем», — это не только bon mot персонажа, но и вторая по важности метафора — непрерывного изменения, перетекания, превращения вещи в свою противоположность, метафора неустойчивости и в конечном счете — «синоним» параллелизму и антитеза дискретности). И делает два равно странных подарка. Во-первых, историю своей первой любви и, во-вторых, очки своего отца, случайно найденные здесь, в квартире любовницы: перед тем как отца посадили, тот почему-то оставил их возлюбленной (а не законной жене и матери Христофора). Заполняя лакуны отцовской биографии, Христофор и прибрел когда-то в эту квартиру на Патриарших, пока старушка была еще жива, а там и сам пригрелся у любвеобильной соседки…

Эта «история любви» довольно занятна. Только не в житейском смысле, скорее в умозрительном — как один из кирпичей, создающих конструкцию многослойного текста. (Выполнена в нарочито кричащих тонах.) Вернувшиеся из ссылки Христофор с матерью поселяются у бабушки в Крыму. Юноша осваивает профессию санаторного массажиста. Вдруг — любовь к невинной девице, внучке местного бонзы и бериевского палача (который, к слову, «содержал четыре семьи»). Старик, впрочем, быстро умирает. Ждешь чего-то в духе «Ромео и Джульетты». Получаешь (как под дых) сюжет в духе позднего Нагибина. Противу законов жанра, семья козней не строит. Зато когда барышня уже считается невестой, жениха захлестывает новый страстный роман — с будущей тещей. В итоге невеста в сумасшедшем доме, а прозревший муж — начальник местной колонии — намекает подопечным уголовникам, чтобы подыскали убийцу. Христофор мается, все чего-то ждет — и вдруг срывается с места… Свою роль Христофор трактует сперва как подобие мести потомкам палача за расстрел отца и собственные ссыльные мытарства, шире — как ответ «низов» «верхам». Но потом догадывается, что все случившееся — месть ему (оттуда, из-под гробовой доски, посланная основателем клана) за то, что нарушил закон иерархии, покусился на проникновение в высшую касту…

Но вернемся к истории самого Ильи Новогрудского. Всего-то, казалось бы, и делов — ну, едет человек в отпуск. В Баку. Что ж такого? Там, правда, вроде бы постреливают (девяносто второй год), так он не армянин. Хотя еврей. Но евреев, кажется, не трогают. Зато забежавший проводить отец велит снять крестик (и Илья без сопротивления подчиняется. Выходит, конформист он, наш Илья Новогрудский).