Новый Мир ( № 9 2008)

В жизни Пшеницыной это внезапно и чудно ступившее в ее дом с небес “настоящее” прежде всего успешно одолевает тусклое “прошлое”. А идя дальше, преображает и, тайно для нее самой, осуществляет подлинную, долго таившуюся в духовном бездействии внутреннюю ее личность. То есть оборачивает и обновляет обычай жизни “на Выборгской” именно этически. А одолев и преобразив, уже спокойно продлевается в будущее, чтобы бережно хранить и новый уклад дней, и обновленную душу Агафьи Матвеевны. После же смерти Ильи Ильича залогом необратимой уже духовной полноты и осмысленности жизни становятся для его вдовы вера, скорбь и печаль. Светлая, почти священная и трепетно его памяти верная.

И еще одно важное сравнение сердечного опыта той и другой женщин.

Дело в том, что Душечка не только знает, что есть на свете любовь, но сама и сведала и испытала ее вживе, не понаслышке. Непреложность осуществления жизни лишь в любви для нее не только очевидна, открыта, но и постоянно подтверждаема. Иначе говоря, потому и ждет, потому по любви и томится, что сведала и ведает ее жизнетворность.

Агафье же Матвеевне ни сама живая любовь, ни даже мало-мальски внятное о ней повещение неведомы до поры встречи с Обломовым вовсе. Любовь для нее не только не чаянна или желанна, но даже невообразима. И уж совсем она непредставима как сложное переживание или вдруг могущее поселиться в душе иное, не будничное чувство. “Она сама и не подозревала ничего: если б это ей сказать, то это было бы для нее новостью, — она бы усмехнулась и застыдилась”. “<…> все это (хозяйство. —В. Х.) получило новый, живой смысл: покой и удобство Ильи Ильича. Прежде она видела в этом обязанность, теперь это стало ее наслаждением. Она стала жить по-своему полно и разнообразно. Но она не знала, что с ней делается, никогда не спрашивала себя, а перешла под это сладостное иго безусловно, без сопротивлений и увлечений, без трепета, без страсти, без смутных предчувствий, томлений, без игры и музыки нерв”. Иначе говоря, Агафья чувствует, а не знает. Больше того, знание, быть может, помешало бы чувству. Ибо обыкновенно искушенное знание домысливает, пытает, а то и искажает чувство, навязывая ему признаки и свойства, ровной глубине любви внешние.