Сектанты засели вокруг входа в каменоломню и пока выжидают. Их осталось семь или восемь. Не понимаю, почему они ведут себя так — атакуют до самого конца и не отступают несмотря на потери. Уже ночь, но мы не можем спать — до каменоломни доносятся обрывки их песен и разговоров. Голоса — елейные и приподнятые, обращаются они друг к другу «брат» и постоянно молятся. Их поведение кажется нелепым и кощунственным в свете насилия и жестокости, которые они несут. Мы полночи пытаемся докричаться до них, начать хотя бы какой-то диалог, но любых обращенных к ним слов и призывов фанатики вообще не замечают.
Сектанты внушают оторопь. И хоть мы имеем над ними практически двойной численный перевес, Стойков не решился дать им бой, и я с ним согласился. Решено поспасть несколько часов и поутру двигаться вглубь каменоломни. Я прилег головой на рюкзак, приобнял Катю, но спать не могу, пишу этот дурацкий дневник. Скоро батарея в комме совсем сядет и с этим придется покончить.
Временами снаружи слышится шорох, и рука инстинктивно тянется к автомату. Нет, так не пойдет. Надо успокоиться, вздремнуть хоть чуть-чуть. Скоро мне сменять часового, чтобы он тоже мог поспать.
[…]
10 июня.
Все конечно. Я удивлен, что сумел пережить этот ужасный день. Я делаю о нем запись в своем дневнике, надеясь, что я перенесу его сюда из своей головы и навсегда запру, чтобы больше никто о нем не вспоминать.На рассвете этого дня наша многострадальная группа двинулась в темные ходы каменоломни. Но дальше начали происходить события, о которых не хочется писать. Клара, которая панически боялась темноты, застопорила весь отряд, не желая идти дальше. Рыдала и умоляла повернуть обратно. Стойков клял ее на чем свет стоит и приказывал переться вперед, но она не слышала его. И это привело майора в ярость. Он подбежал к ней, начал бить и толкать вглубь. Она упиралась, орала на него, даже укусила. Тогда он ее застрелил. Я не знаю, зачем он сделал это. До сих пор не могу понять.