Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

Узнав, что мои родители живы и, как я надеюсь, здоровы, все ребята невероятно удивились. Петье оказался прав — здесь это было очень большой редкостью. Все вознесенцы в основном относились к двум категориям: выходцы из центров Хаберна («дикари») и осиротевшие дети бедных иммигрантов («сироты»).

Несмотря на то, что «дикарей» и «сирот» распределяли по учебным отрядам и по комнатам в общежитии в случайном порядке, на деле они очень часто кучковались и старались держаться друг за дружку: детям пустошей порой нелегко было найти общий язык со сверстниками, проведшими детство в цивилизации, пусть и в нищете.

Однако я был «белой вороной» и для тех, и для других.

— М-да, — протянул Коул. — Если ты действительно намереваешься добиться скорейшего созвона, для тебя очень важно обойтись без дисциплинарок, парень. Тебе придется здорово постараться. У нас некоторые парни за все время учебы не заработали ни одного созвона — постоянно висела хотя бы одна неснятая дисциплинарка.

Ко времени этого разговора я уже владел немного местным сленгом и знал, что «дисциплинарками» называли пометки, которые заносили в личные дела учеников за нарушения дисциплины, а «созвоном» — связь с внешним миром.

— Я заработал пять штук за неделю, — упавшим голосом ответил я. — И, насколько я понимаю, ни одного еще не снял. Я вчера несколько раз перечитывал этот ваш Дисциплинарный устав, но в нем сам черт ногу сломит! Хоть кто-нибудь из вас понимает, что там написано?!

На одном из занятий в рамках подготовительных курсов нам объяснили, что так сделано специально. Система правил и норм поведения в интернате была построена примерно так же, как законодательство государства, а система наказаний действовала аналогично системе государственной уголовной юстиции. Считалось, что отведав этого на собственной шкуре, ученики обретут правосознание, которое поможет им жить взрослой жизнью в цивилизованном обществе.

Нарушения делились на степени тяжести. Наименее тяжкие, совершаемые не систематически, можно было искупить простым отбытием наказания (например, плохо застеленная постель или оставленные не в положенном месте тапки были чреваты в первый раз лишь мелким физическим наказанием от дежурного). Более тяжкие нарушения разбирались с участием куратора. Их искупить было сложнее. Кроме собственно наказания, ученику предстояло некоторое время не совершать никаких новых нарушений, демонстрировать прилежность в учебе и хорошее поведение вне ее, чтобы куратор снял с них дисциплинарку.

Наличие неснятой дисциплинарки лишало ученика любых привилегий, таких как созвоны и участие в экскурсионных поездках за пределы интерната.

— Похоже, мне конец, — сокрушенно покачал головой я. — Петье взъелся на меня за то, что я отказался подписывать какую-то форму о том, что я отказываюсь от родителей. Теперь он сделает все, чтобы меня проучить! Не видать мне никакого созвона как собственных ушей!

— Думаю, ты не прав, Алекс, — ответил Энди с усмешкой, красноречиво сверкнул глазами. — Воспитатели не руководствуются личными симпатиями и антипатиями при наложении взысканий. Если ты будешь нарушать правила — твой куратор будет применять взыскания. Если нет — то нет. Все честно.

«Ну конечно!» — раздраженно подумал я.

Однако, поглядев на изменившиеся лица ребят, которые тут же примолкли, я пообещал себе в следующий раз быть более сдержанным в выражениях. К тому времени я уже понял, что никто из воспитателей не прослушивает наши разговоры круглосуточно, но их анализирует искусственный интеллект компьютера, который безошибочно фиксирует ключевые слова и словосочетания и сигнализирует о подозрительном содержании беседы педагогам.

Неосторожно брошенное слово способно было не только принести дисциплинарку сказавшему его, но и бросить тень на всех присутствовавших при этом. Поэтому с теми, кто не умел держать язык за зубами и позволял себе слишком многое в разговорах, никто не желал водиться — за исключением, разве что, доносчиков, которые радостно хихикали и поддакивали, а затем передавали содержание разговора куратору, надеясь заработать себе этим прощение какой-нибудь собственной дисциплинарки.

— Ты прав, Энди, — не веря, что я это говорю, произнес я. — Я погорячился и был несправедлив к своему куратору.

«Слышите, профессор Петье, как я целую вам задницу?»

24 апреля 2077 г., суббота. 10-ый день.

Каждый следующий день, проведенный в полувоенных-полутюремных порядках интерната, приводил меня во все большее отчаяние. С каждым днем я ужесточался, обозлялся, но в то же время волей-неволей смирялся со своей судьбой.