Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

Надежда поскорее поговорить с Робертом Ленцом и как-то разрешить это «маленькое недоразумение» исчезла. Я осознал, что даже если мне каким-то чудом и удастся заработать себе право на созвон, это совершенно ничего не решит. В лучшем случае я смогу узнать у Ленца какую-нибудь информацию о судьбе моих родителей. Но даже если он сможет сообщить мне хорошие новости (а я готов был молить об этом все высшие силы днями напролет) — родители все равно не смогут забрать меня отсюда. Мне предстояло провести здесь больше двух лет своей жизни, что бы я ни делал.

Размышляя над своей судьбой и думая, как мне выбраться из этого адского места в здравом уме, я решил, что единственный способ — это отрастить себе некий защитный панцирь, закрыться в нем, и сделать вид, что все происходящее со мной совершенно меня не заботит.

Моя свобода осталась за каменными стенами интерната, мне ее не вернуть, и мысли о ней принесут мне лишь тоску. Гораздо разумнее не подавать виду и даже не думать о том, что моя свобода кем-либо ущемлена — напротив, следует пытаться гармонично вписаться в здешние строгие порядки, убедить себя и окружающих, что я чувствую себя в них как рыба в воде.

Если я не буду высказывать ни тени неудовольствия здешними порядками, буду проявлять активность в обучении, труде и общественной жизни, завоюю уважение товарищей и благосклонность воспитателей, стану в будущем старостой своего отряда — моя жизнь, по крайней мере, будет чуть менее невыносимой, нежели она была бы, если бы я пытался быть бунтарем.

А значит, я буду паинькой. Я буду с гордостью носить ученическую униформу и уделять ее чистке не менее пятнадцати минут каждое утро и каждый вечер, как велят правила. Я буду добровольно заступать в трудовые наряды и работать в них с добросовестностью и сноровкой, чтобы получить положительные отзывы и избавиться от своих неснятых дисциплинарок. Я буду отзываться на кличку «Алекс» и даже сам себя так называть. Я буду беспрекословно подчиняться всем этим дурацким правилам, приказам и распоряжениям.

Пусть. Все это неважно. Я не Джером. Я способен на какое-то время забыть о своей свободе, сжать зубы, промолчать, потерпеть. Два с половиной года — это очень долго. Но это все-таки не вся жизнь. Следует смириться, что эти годы выпадут из моей жизни — и просто подождать, пока они закончатся. Другого не дано.

25 апреля 2077 г., воскресенье. 11-ый день.

Сегодняшняя проникновенная проповедь пастора Ричардса касалась отречения от такого страшного и разрушительного для человеческой души и социума греха, как похоть, ведущая к еще более тяжким грехам, таким как блуд, содомия и прелюбодеяние.

Не жалея сил и голоса, пастор красочно описывал, сколько бед и ужасов происходит с человеческими душами и телами из-за тлетворного воздействия чрезмерной страсти к совокуплению с себе подобными. Да что там отдельные души! Падение морали неизбежно приводит к разложению общества и, в конечном итоге — к полному краху и гибели. Воздержание же, воспитание в себе «светлых и чистых» мыслей, направление освободившейся энергии на созидание, познание мира — напротив, крайне положительно сказывается на построении высокодуховной цивилизации, справедливого правового государства и социального общества, которое, в идеальном его проявлении, олицетворяет царство Божие на Земле.

Вслушиваясь в бред этого старого маразматика, который, как он сам признался, в сорок пять лет прибегнул к добровольному оскоплению, чтобы «отринуть Лукавого», я с трудом отгонял от себя тревожные, будоражащие кровь мысли о том, что еще со мной намереваются сделать в этих стенах.

То, что говорил священник, не шло вразрез с политикой интерната — оно составляло ее неотъемлемую часть. Сексуальные взаимоотношения были одной из тем, даже обсуждение которых всячески порицалось и запрещалось в стенах гимназии, не говоря уже о собственно сексуальных контактах и любых прелюдий к ним. Считалось, что сексуальное влечение плохо влияло на способность учеников к обучению. Поэтому любые поползновения в этом направлении жестко пресекались.

Был строго-настрого запрещен даже онанизм. Как поведал по этому поводу один из заместителей Петье, тощий 25-летний дрыщ по фамилии Нимиц, по виду которого я ни за что бы не поверил, что он не дрочит, какие-то медицинские исследования якобы показали, что напрасная потеря семени плохо сказывается на здоровье юношей, «и это помимо моральной стороны вопроса». Поэтому любые такие случаи были чреваты не только строгим выговором, но и позором. Неусыпно бдящий за нами искусственный интеллект, застав одного из учеников за попыткой рукоблудия, тут же запускал на все общежитие видимую всем голограмму треклятого Чебурашки, которая противным голосом начинала верещать «Ой-ой-ой, постыдись», прикрывая глазки мохнатой рукой.