Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)

— Тетя Катя нашла мне семью, как и обещала, — продолжила Маричка вскоре. — Очень хороших людей. Уже в возрасте. Они потеряли свою дочь, уже давно. С тех пор не хотели больше детей, да и не могли их иметь. Но твоя мама уговорила их взять меня. Оказалось, что я была очень похожа на их дочь. Мне было столько же лет, сколько было ей, когда ее не стало. У меня были волосы того же цвета. Похожие глаза. Когда они увидели меня, то на какой-то миг вдруг подумали, а моя мачеха даже всерьез уверовала, что в меня переселилась душа их покойной дочери. Поэтому они меня и взяли. Хотели даже назвать так же, как ее — «Анна». Очень расстроились, когда поняли, что я уже привыкла к своему имени и не хочу его менять. Что ты об этом думаешь?

Я вздрогнул. Не ожидал, что она задаст мне вопрос. Не подготовился. И поэтому брякнул то, что думал:

— Сумасшествие.

— Ты так думаешь?

— Мне, наверное, не стоило так говорить, — запоздало признал я.

— Мой отчим и мачеха хорошо со мной обращались, никогда меня не обижали. У них была большая чистая квартира, даже больше, чем у твоих мамы с папой. В доме всегда было много вкусной еды. Они покупали мне хорошую одежду, и в школе для обычных детей, куда я начала ходить, никто не издевался надо мной из-за того, что я «дикарка». Это было время, когда… я должна была быть счастлива. Ты понимаешь, какие из твоих дней самые счастливые лишь тогда, когда они остаются позади, правда?

— Правда.

— Я оказалась совсем не похожей на их дочь. Лишь внешне, да и то на первый взгляд. А по характеру — ничего общего. Мачеха очень быстро ко мне охладела. Когда не узнавала в моей улыбке улыбку Анны, в моих движения — движений Анны, а в моих словах и моем смехе — ее слов, ее смеха. Когда видела, что мне нравится другая одежда, другая музыка, другие цветы. Мачеха мрачнела и разочаровывалась просто на глазах. Она очень старалась сдерживать себя, всеми силами заставляла себя полюбить меня хоть немного… но у нее не получилось. Иногда боль и раздражение вырывались наружу. Со временем все чаще. Тогда она ругалась на меня, вычитывала. Из-за всяких мелочей. Никогда не говорила, в чем дело на самом деле. Я всегда знала это. И она знала, что я знаю. Но она никогда этого не говорила. А отчим… он был ко мне очень добрым. Улыбался мне. Вел себя так, как полагается отцу. Иногда мы очень хорошо проводили с ним время. Смеялись, говорили по душам, почти как с твоей мамой. Но даже в его глазах я очень часто видела ту самую тоску. Чувствовала себя… самозванкой.

Я ничего не говорил, позволил ей продолжить.

— Тебе, наверное, смешно, да? Из-за того, что я переживала тогда из-за такой ерунды?

— Нет.

— Правда? А мне кажется, это должно быть смешным. Это было так глупо. Все, что делают и думают дети — ужасно глупо.

— Что было дальше?

— Ничего.

— Ничего?

— Больше ничего хорошего.

Я промолчал, не стал настаивать, чтобы она говорила. Но она спросила сама:

— Ты все-таки хочешь знать, да? Тебе интересно слушать о моей жизни?

Вопрос был искренним, заданным не для проформы. Он требовал ответа.

— Да, — ответил я, и мне, к моему удивлению, не пришлось врать.

Маричка вздохнула, прижалась ко мне крепче.

— Когда мне было тринадцать, началась война. Та, что идет до сих пор.

— Та война продлилась год с небольшим, — припомнил я.

— Ах, тебя, наверное, здесь не было? — горько усмехнулась девушка. — Война никогда не заканчивалась. Глупые историки, которые сидят где-то далеко, разделяли ее на части, на разные войны. Рисовали и перерисовывали какие-то границы, записывали в своих глупых книгах какие-то даты. Здесь, Димитрис, война не кончается. Люди убивают друг друга все время, всеми возможными способами, и по всем возможным поводам. Они никогда не прекращают, не устают, не успокаиваются. Иногда кажется, что им только этого и надо. Убивать.

«И я здесь за тем же», — чувствуя её тепло у себя на груди, подумал я. — «Пришёл сюда, чтобы убивать, жечь. На моих руках — кровь в чем не повинных людей. И это еще только начало. За мной придут другие, намного больше. С обеих сторон. Сегодняшний кошмар — ничто в сравнении с тем, что будет дальше. И никто ничего не сможет с этим поделать».

— Что стало с твоими приемными родителями?

— Отчим был хорошим знакомым твоего папы. Работал в администрации Олтеницы. Был за Альянс. Когда началась война, они не успели уехать, когда пришли те, кто был против Альянса. Мало кто успел тогда уехать. Все думали, все как-то обойдется. Почти никто не сопротивлялся. Когда к ним постучали, отчим приказал мне залезть под кровать. Я сидела там и слушала, как их с мачехой уводят. Больше я никогда их не видела.

Я хорошо помнил факты о массовых чистках, которые учиняли югославы на оккупированных территориях. Эти факты были среди тех, которые на Грей-Айленде лишь тверже трамбовали в памяти.