Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)

— Всего-то? — удивился майор. — Маловато будет. Эй, мясо! Что скажешь? Хочешь еще?

Герой кинофильма на моем месте послал бы этого ублюдка куда подальше. Но я нашел в себе силы лишь для того, чтобы промолчать, прижавшись щекой к холодному столбу и сдерживая всхлипывания. Всю мою спину жгло огнем, будто я был грешником, которого поджарили на сковороде.

— Надо было подождать дольше, сэр, — услышал я позади голос Тауни. — Из него еще не вышел толком транквилизатор. Он, небось, кайф от всего этого ловил. Давайте я всыплю ему еще хоть десяточек, а?

— Отставить! Этот слабак еще сдохнет, чего доброго, и тогда мне совсем не удастся с ним позабавиться.

Томсон вновь подошел ко мне, присел рядом на корточки и, схватив рукой за затылок, повернул мое лицо к себе. В его глазах светилось торжество.

— Это был мягкий вариант наказания за невыполнение приказа, мясо. Для новичков. Если ты ослушаешься еще раз — то получишь сорок ударов. Затем — восемьдесят. И так будет каждый раз. Вдвое больше. Пока ты не сдохнешь. Ты это понял?

Я тяжело дышал и молчал.

— Ты здесь — никто. И звать тебя — никак. У тебя нет никаких прав, никаких желаний, никакого мнения. Ты — мясо. Если ты усвоишь это быстро — у тебя будет шанс остаться цельным куском. Если нет — мы превратим тебя в фарш.

Томсон ушел. Кто-то отключил магнит, и мои руки безвольно упали. Я сполз к основанию столба, будто тряпичная кукла, и скорчился в позе зародыша.

— Знаешь, что, мясо? — «Бульдог» Тауни захохотал, сматывая свой кнут. — То, что только что было — это щекотка. Нет, правда. Этим кнутом я способен перебить человека пополам одним ударом. На два кусочка. Я уже пробовал.

Я не слушал его — продолжал валяться кулем на сыром бетоне, истекая кровью, пока меня обильно не стошнило.

— Пусть полежит тут полчасика. А потом веди его баиньки, Сто шестой, — распорядился Тауни. — Завтра вас ждут напряженные тренировки.

Последнее, что я помню в день прибытия на Грей-Айленд — это как Сто шестой и еще один рекрут тащат мое едва живое тело под локотки в сторону казармы, а я время от времени издаю стоны. Они обращались со мной как с мешком с картошкой, и меньше всего на свете я ожидал услышать от них хоть слово. Однако второй из них, склонившись ко мне, вдруг прошептал прямо на ухо — совсем тихо, голосом, полным фанатичного благоговения:

— Скоро тебе станет легче, Триста двадцать четвертый. Боль уйдет. Навсегда уйдет.

Я мало что в тот момент соображал, но нашел в себе силы, чтобы повернуть голову в сторону говорившего. Я не заметил в его лице ничего особенного — такой же лысый и исхудавший, как и все. Но он улыбнулся и одними губами прошептал:

— Валькирия. Валькирия спасет тебя от боли.

— Заткнись, Девяносто пятый! — строго прервал его Сто шестой.

Я так и не понял, о чем говорил Девяносто пятый. Меня затащили в казарму блока «А» и погрузили в мою капсулу. Когда израненная спина прикоснулась к поверхности капсулы, я издал отчаянный вопль и начал барахтаться, отбиваясь от укладывающих меня двух или трех пар рук. В этот момент, кажется, в мозг поступила новая мощная порция транквилизатора, и последние силы покинули меня. Практически безучастно я наблюдал, как крышка капсулы надо мной закрывается, и капсула начинает наполняться прозрачной жидкостью, похожей на воду. Остатки моего сознания вяло шепнули, что сейчас меня здесь утопят, но мне было уже все равно. Когда жидкость наполнила капсулу полностью и начала проникать через ноздри и рот в мои легкие, я провалился в забытье.

§ 42

Если не считать похмелья после единственной в моей жизни серьезной пьянки почти шесть лет назад, утро вторника 17-го мая 2089-го года стало первым утром в моей жизни, когда я не сразу смог вспомнить ни дату, ни день недели, ни где я нахожусь, ни даже свое собственное имя.

С таким же трудом мне удавалось восстановить в памяти события предыдущего дня. Казалось, будто я пытался выудить из памяти воспоминания далекого детства, а не события, произошедшие не далее, чем 24 часа назад. В сознании не складывался ни один четкий образ — лишь призраки и химеры.

Проснувшись и сделав первый вдох, когда крышка капсулы автоматически открылась и из нее начал убывать физиологический раствор, я не почувствовал обычной утренней бодрости, прилива сил и природной энергии. Я не ощущал ни легкой жажды, ни здорового утреннего голода. Но по телу струилось что-то иное. Чужеродная, противоестественная энергия. Она не приносила ни легкости, ни удовольствия. Она лишь будоражила и гнала вперед — как розги своры разъяренных чертей.

— Триста двадцать четыре! Немедленно экипироваться и приступить к выполнению распорядка дня! — прозвучал бестелесный голос в моем мозгу.

Я сам не заметил, как оказался на ногах. Правая нога слегка барахлила. Подводила и правая рука. Что-то совсем неладное было со спиной. Но ни малейшей боли я не чувствовал. Повреждения, мешающие двигаться, воспринимались с досадой, как неполадки бездушного железного механизма. Они не позволяли мне эффективно выполнять свою функцию — только и всего.