Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

Посмотрев на лицо этой женщины, я с удивлением признался себе, что все еще пленен ее обаянием. За последние недели я неоднократно наблюдал за ее работой. Чувства к ней у меня были двойственны. Какая-то часть меня все еще была озлоблена на Фламини за ее роль в истории с Питером, и презирала дешевую адвокатскую риторику, за которой, скорее всего, скрывались лишь личные амбиции и пиар. Другая часть меня восхищалась смелой, дерзкой и энергичной манере, в которой Лаура бесстрашно сражалась в неравном бою с правоохранительной системой. Обе части сходились лишь в одном — это была одна из наиболее привлекательных женщин, которых я повидал на своем веку. А может, и самая привлекательная.

В ее присутствии я, словно подросток пубертатного возраста, чувствовал себя очень неловко. Когда я смотрел на нее, то сам не замечал, как фантазия уносит меня куда-то далеко. Я представлял себя таким, каким мог бы быть, сложись моя жизнь иначе — стройным, красивым, гладко выбритым, хорошо одетым тридцатичетырехлетним мужчиной, дружелюбным, обаятельным. Если бы я был таким — может быть, тогда у меня теоретически могло бы быть что-то общее с женщиной, похожей на нее. Но эти фантазии были бессмысленными и глупыми. А вдобавок вредными.

Мы с ней были существами из разных миров, которых разделяла настолько огромная пропасть, что нас весьма условно можно было отнести к одному биологическому виду. Бизнес-леди в норковой шубке, выходящая из офисного центра в направлении своего спорткара, может иногда пройти в паре шагов от пьяного бомжа, дремлющего на бровке, и даже пробежаться по нему взглядом. Но от этого он не перестанет быть в ее глазах всего лишь частью окружающей среды, декорацией, но уж никак не личностью, с которой ей могло бы прийти в голову взаимодействовать каким-либо образом, кроме как кинуть ему пару монет. Я готов был ручаться, что Фламини не могла и предположить, что в голове у покрытого шрамами седовласого типа вроде меня могут возникнуть мысли о ней как о женщине. А если бы она узнала об этом, то это, вероятно, повергло бы ее в недоумение и вызвало бы отвращение.

Я много работал над тем, чтобы примириться с собой таким, каким я стал после войны. И я считал, что преуспел в этом за прошедший год. Но близость к этой женщине сводила все мои старания на нет. При ней я чувствовал боль из-за воспоминаний о том, чего я теперь навсегда лишен. И поэтому я сторонился ее, как мог. До этого дня я и представить себе не мог, чтобы она подошла ко мне и заговорила. Я не сомневался, что был для нее не более чем второстепенным персонажем в одном из множества ее судебных дел, память о котором держалась в ее головке ровно столько, сколько показания этого персонажа имели значение для дела.

Теперь я был в состоянии, близком к смятению. Я нервно поглядывал на нее исподлобья из-под копны густых седых волос, которые, как я в этот момент сообразил, мне стоило бы мыть намного чаще. Мне сложно было представить себе, зачем она могла явиться. В своем стильном плащике, с сумочкой из модного бутика и роскошным кольцом на пальце, Фламини казалась вопиюще неуместной в этой забегаловке.

— Чего желаете? — донесся преувеличенно-любезный женский голос из терминала на столике.

— Содовую, — ответила женщина.

В ее решительных интонациях я с удивлением ощутил изрядную усталость.

— Стакан воды без газа, — произнес я.

Какое-то время мы сидели в тишине, преисполненной неловкости. Я заметил, что Фламини чувствует себя в этом месте неуютно. Ее яркие синие глаза скептически оглядели заляпанную столешницу, покрытую крошками, а затем тревожно пробежались по сторонам. От нее не укрылось, как двое алкашей шепчутся, указывая на нее пальцем, очевидно, делясь фантазиями о том, как бы они ее отымели, либо обсуждая план, как сорвать с ее пальчика яркую блестяшку и сдать ее в ломбард.

Я был бы рад любому предлогу распрощаться с ней. Но в этой ситуации это было невозможно.

— Не самое приятное местечко, да? — наконец первым нарушил я молчание, чтобы сказать хоть что-то.

— М-м-м, да, и то верно.

Фламини улыбнулась со смущением, которого я ни разу за ней не замечал в суде. Сложно было представить себе нечто более милое и обаятельное, чем эта слегка стеснительная улыбка, во время которой можно было увидеть безупречно-белые ровные зубки.