Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

— Я, признаться, не знаю, как ты попал в частную военную компанию. В этой части твоей биографии стоит большое белое пятно. Но Питер и Фи кое-что рассказали мне и об этом этапе твоей жизни.

— Гунвей давно интересуется этим этапом моей жизни, — вспомнив «Высоту 4012», иронично хмыкнул я.

— Ты прошел всю войну в составе той самой части, где служил Коллинз, «Железного Легиона», о котором можно прочесть много будоражащих кровь историй в Сети. К концу войны ты стал командиром среднего звена. Был одним из самых опытных солдат. Фи убеждена, что ты участвовал в ряде серьезнейших тайных операций. Говорит, что проводила по этому поводу журналистское расследование еще во время войны, когда работала в газете Independent.

— Она всегда совала нос туда, куда не следует, — вздохнул я.

— В былые времена считалось, что хорошие журналисты должны поступать именно так. Фи воспринимает миссию своей профессии очень традиционно и буквально. Теперь это мало кому по нраву, в чем ей, увы, и пришлось убедиться.

Я кивнул.

— Я понимаю, что ты не имеешь права говорить о том, что делал на войне. И я вовсе не уверена, что хотела бы это знать. То, чем ты решил заняться после войны, эта твоя инициатива с клубом — вот что на самом деле впечатлило меня. Восстановиться после травм, которые пережил ты, и не просто восстановиться физически, но и вернуться к нормальной жизни — это само по себе подвиг, который немногим по силам. Но как бы тяжело не было тебе самому, ты нашел в себе запас сил, чтобы помочь множеству других людей, которые в этом нуждались. Ты пользуешься среди этих людей огромным уважением. А это о многом говорит.

— Половина этих самых людей отвернулась от меня или даже дала показания против меня, когда припекло, — хмыкнул я в сердцах, но, выдохнув, сразу же добавил: — Впрочем, я не виню их. Все мы — всего лишь люди.

— Коллинз именно за это так тебя и уважал — за твою человечность, терпимость, сострадательность. Фи мне рассказала, как ты вытащил его из наркологического центра и помог ему вернуться к жизни. А до этого ты спас ему жизнь на войне, оказал первую помощь после ранения. Его доверие к тебе было так велико, что он и слушать не хотел о том, что тебе не стоит рассказывать о его затее.

— Питер был отличным парнем, — вздохнул я. — Смелым. Немного наивным и прямодушным. Верил в добро и в справедливость. Не желал идти на компромиссы с совестью. Такие люди всегда уходят первыми.

Я закусил губу, погрузившись в неприятные раздумья.

— Когда-то я был таким же, как Питер, — признался я, вздохнув. — Меня воспитали идеалистом. Даже когда я мучился подростковым синдромом поиска смысла, во мне всегда оставалось твердое понимание того, что есть «хорошо», а что «плохо». Но затем в моей жизни одно за другим происходили события, которые постепенно поставили мою систему ценностей верхом наголову. Венцом этих событий стала война.

Лаура молчала и слушала меня, навострив уши. Ее взгляд все это время был сосредоточен на моем лице. Я не в силах был отвечать ей тем же и смотрел куда-то в сторону барной стойки.

— Не знаю, рассказал ли об этом Питер, но после очень серьезных ранений я долгое время пробыл в коме. Очнулся, когда мир стал другим. Найти себя в этом новом мире оказалось непросто. Эх, если бы можно было просто начать все с чистого листа, как в кино или социальной рекламе! Но это невозможно. Призраки войны никогда не отступают. А ее грязные тайны навсегда выгравированы в памяти. Думаешь, жить с этим легко? Гунвей была во многом права насчет меня. Меня не стоит сравнивать с Питером, этим несчастным ребенком. Я был участником страшных событий и чудовищных деяний. Много преступлений совершалось на моих глазах, а иногда и моими руками. Все эти преступления остались безнаказанными. Я смирился с этим. Это смирение входит в немыслимый диссонанс с теми ценностями, в которых меня воспитали, и дается мне непросто. Но я терплю. Я убедил себя, что так другого выхода нет. Питер считал, что я обманываю себя. Я даже и не знаю теперь, кто из нас прав.

Какое-то время мы молчали. Я заметил, что Лаура тревожно оглядывает бар.

— Стыдно признаться, но когда ты говоришь обо всем этом — у меня мурашки идут по коже, — произнесла она наконец шепотом. — Я всегда боялась всего этого.

— Чего именно?

— Войны. И всего, что связанного с ней.

Некоторое время она молчала, будто вспомнив о чем-то, глядя в сторону.

— Я знаю, что ты родился в маленьком поселке в глуши, на рубеже двух держав, которые враждовали друг с другом. Это лишь мое воображение, но мне кажется, что я могу представить себе, каково это. Призрак войны довлел над тобой с самого младенчества. Все говорили о ней, ждали ее и боялись, держали оружие под рукой. Всюду была атмосфера патриотизма, ненависти к врагу. Я правильно себе это представляю?

— Да, в целом так, — признал я, вспомнив Генераторное. — В нашей жизни было много всего, кроме войны. Но мы никогда не забывали о ней. Это правда. Почему ты заговорила об этом?