Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Клаудия не пыталась давить на меня в отношении Лауры. Было заметно, как она рада появлению у меня хоть каких-то чувств, как бережно она отнеслась к ним и как сильно не хотела их спугнуть. Но именно из-за этого у меня не было причин ставить под вопрос искренность ее предостережений. И звучали они рационально и весьма убедительно. Романтическая пелена, застилающая мое сознание, рассеялась, и там воцарился нарастающий скепсис. В какой-то момент я даже начал злобно посмеиваться над собой, поражаясь своей легковерности и наивности.

— И что ты себе понапридумывал? — бормотал я себе под нос рассерженно. — Тоже мне, нашел родственную душу! Идиот!

Налетевший скепсис был отчаянной попыткой разума задавить зародившиеся во мне чувства. Но этого так и не произошло. В моей памяти всплыл наш с Лаурой разговор прошлым вечером. Каждое ее слово, каждое движение были все еще свежи. И так же свежи были чувства, которые я тогда испытал. Присмотревшись к себе глубже, я вынужден был признаться, что все еще верю в ее искренность. И вовсе не хочу себя в этом разубеждать.

— Да какая вообще разница? — проворчал я раздосадовано. — Какая разница, хорошая она или плохая! Есть сотни причин, почему ничего не может быть. Почему я вообще об этом думаю?

С размышлений о моих чувствах к Лауре сознание переползло на мысли о еще более тонких материях. Эти мысли разбередил во мне еще Питер Коллинз во время последней нашей с ним беседы. И с момента смерти Питера они больше не отступали. Сегодняшний день стал апофеозом этих терзаний. Как я не старался скрыться от окружающей действительности в своем панцире и сосредоточиться на рутине, вся Вселенная, кажется, толкала меня к самоопределению. Каждый встречный, начиная от Рины Кейдж и заканчивая Лейлой Аль Кадри, волей или неволей ставил передо мной ребром важные вопросы, ответов на которые я тщательно избегал весь тот год, который прошёл после моей выписки из госпиталя. Если отбросить лишние сущности, то вопрос был всего один. И его уже давно озвучил за меня герой известного романа Достоевского, перед тем как зарубить некую старуху топором.

Может быть, когда-то я просто заблуждался — не был до конца уверен, где правда, а где ложь, где добро, а где зло. Но теперь это больше не могло быть для меня оправданием. Я не был дураком, и все прекрасно понимал. Это понимание было со мной в каждом ночном кошмаре. Оно было в угрызениях совести, которые я испытывал, оставаясь наедине со своими мыслями. Оно было со мной в минуты раскаяния, когда я молил Бога, если он есть, простить меня за все, что я натворил.

Все они были правы насчет меня: Питер, Гунвей, Лаура, Джером, Клаудия, Лейла. Я всегда находил аргументы, чтобы возразить им. Но ни в один из этих аргументов, в глубине души, я не верил. Правда была та в том, что я до смерти боялся их: Чхона, Гаррисона, Блэка, Штагера, Ленца. Я склонился перед их властью и могуществом. Смирился с торжеством зла и лжи ради того, чтобы купить себе спокойный остаток жизни. Я убеждал себя и всех вокруг в том, что мною руководят мудрость и здравомыслие. Но на самом деле я был ведом одним лишь страхом. Вот и вся правда обо мне — сыне Владимира и Катерины Войцеховских…

Пребывая в плену у тяжких мыслей, я практически перестал следить за дорогой. Скутер скользил вперед с максимальной скоростью, на которую был способен его электрический двигатель, порядка восьмидесяти миль в час. Мои руки сжали руль так крепко, словно пытались его сломать. И я сам не заметил, как траектория моего движения изменилась и я начал плавно приближаться к правому краю моей полосы, за которым с шальной скоростью проносились мимо груженые фуры.

Из раздумий меня вывел оглушительный, как у теплохода, гудок грузовика. Я опомнился и инстинктивно крутанул руль влево за миг до того, как фура пронеслась меньше чем в футе от меня со скоростью далеко за сотню миль в час.

— … боеб!!! — донесся до меня последний слог ругательства из окна фуры.

— Черт возьми, — прошептал я, сбавляя скорость и злясь на себя: — Вот кретин!

До меня дошло, что только что я чуть не погиб из-за собственной неосторожности. Я определенно не мог вести в таком состоянии. Невдалеке как раз сверкала огнями АЗС. Включив поворот, я перестроился в крайнюю левую и заехал на заправку. Остановившись на парковке, я заглушил мотор, устало вздохнул и положил обе руки на голову, сжав пульсирующие виски.

— Проклятье, — едва не плача от бессилия, молвил я в пустоту.

Выбор, которого я так долго избегал, предстал передо мной с кристальной ясностью: забиться глубоко в нору, задавить свою гордость и терпеть, с каждым днем все глубже погружаясь в отчаяние и теряя уважение с себе; или ввязаться в безнадежную борьбу за правду и справедливость, которая очень скоро приведет меня к гибели.

— Я ведь всего лишь хочу жить, как нормальный человек. Неужели это так много?! — спросил я в сердцах у самого себя.