Новый мир. Книга 4: Правда

— Ситуация непроста, — прошептала она с нотками расстройства и негодования. — Ты очень многого не понимаешь. Но кое в чём оказался интуитивно прав. Боюсь, Лоусон, не заинтересован в объективном следствии. Может быть, даже директор СБС и Главный специальный прокурор. Во всяком случае, у меня нет насчёт их полной уверенности.

Слышать такое из уст Миллер, убежденной защитницы непогрешимости системы, которая способна была легко оправдать любой ее изъян благими целями, казалось крайне странным.

— С самого начала мне связали руки и фактически устранили от принятия решений. Я вынуждена была подыгрывать Лоусону и придерживаться его линии, чтобы меня вообще не отстранили от дела, — продолжила она. — Но, в то же время, я вела свое собственное независимое расследование. Я все время пыталась исподтишка незаметно повлиять на ситуацию. Все эти месяцы я настойчиво просила личной аудиенции Протектора. Он — единственный, кто сумел бы решить эту проблему, у кого хватило бы на это сил и влияния. Но я не смогла к нему пробиться.

Внимательно посмотрев на нее и уверившись, что она, похоже, не шутит (или, во всяком случае, очень хорошо придуривается), я не удержался от печальной усмешки.

— Миллер, — произнес я со вздохом. — Если ты сейчас говоришь всерьез, а не разводишь меня ради неизвестно какой еще вашей дьявольской задумки, то знай — звучит это ужасно глупо. Ты казалась мне взрослым человеком, и даже неглупым. Сама в свое время выпячивала свой невероятно высокий IQ и свою докторскую степень. А сейчас говоришь как крестьянка, которая верит в «доброго царя».

— Протектор не имеет отношения к происходящему, — твердо произнесла она с фанатичным огнем в глазах. — Дело даже не в том, что мы все о нем знаем, не в его заслугах перед человечеством. Я видела его глаза, Димитрис. Лично, когда он вручал мне медаль Почета. В этих глазах горел свет истины. Можешь насмехаться, если я скажу, что он избран, что он святой. Но я верю в это. Верю в него.

На лице прокурора была написана непоколебимая решительность.

— Протектор приказал провести объективное расследование. И я его проведу. Мне все равно, как много высокопоставленных чиновников не заинтересованы в этом и по каким причинам. Я вычищу эти Авгиевы конюшни, какими бы необъятными они ни казались. Никто и никогда мне не «заткнет рот» — разве что решит переступить через мой труп.

Я посмотрел на нее задумчиво.

— Ты сама должна понимать, Миллер, что я не разделяю твоей веры — ни в Бога, ни в мессианство Патриджа, который вручил тебе красивую медальку за то, что ты послушно отправила в тюрьму сотни инакомыслящих. Мы вообще мало в чем похожи в наших взглядах на жизнь.

— Я этого и не отрицаю. И я не мировоззренческую дискуссию с тобой сейчас веду. Я всегда была и остаюсь защитницей государственных устоев. Всегда ставила и буду ставить во главу угла интересы безопасности человечества. Но это не значит, что я не сознаю опасности коррупции, которая может разъесть государство изнутри быстрее, чем его уничтожат внешние враги. Что бы ни было на уме у Лоусона, не похоже, что он в первую очередь печется об общественном благе. И я намерена понять, что за этим стоит.

— Что ж, если ты искренне веришь в то, что говоришь — а я, каким бы глупым ребячеством это не казалось, почему-то допускаю, что это может быть так — то в этом отношении наши интересы совпадают.

— Наверное, это определение достаточно верно.

— Что ж, тогда в этом я желаю тебе удачи. Жаль, что я вряд ли уже узнаю, чем эта история окончилась.

Миллер еще раз оглянулась в сторону, в которой должен был находиться тюремщик из G-3, и, склонившись еще ближе к решетке, так что я, при желании, уже мог бы ухватить ее за шею и придушить, прошептала:

— Я сообщу Фламини о приговоре. Анонимно, конечно — иначе она заподозрит какой-то подвох. Подскажу пару лазеек, с помощью которых можно подать от твоего имени апелляцию. Не уверена, хватит ли у этой фифы опыта и мозгов, чтобы сделать все как следует. Но если она привлечет к этому своего ментора Жерара, и если старик еще окончательно не впал в маразм — он подготовит апелляцию как надо.

Я хотел съязвить на тему того, что имею массу доверия к непредвзятости и объективности апелляционного суда. Но упоминание Лауры задело в моей душе какие-то струны, о которых я, ужесточившись за 3 месяца изоляции, успел уже позабыть.

— Как она? — не удержался я от мучавшего меня все это время вопроса.

— Фламини? — скривила губы Миллер, но ответила. — Она на свободе. Где-то за пределами Содружества. Активно вовлечена в шумную, но совершенно бесполезную кампанию по твоему освобождению.

— Кампанию по моему освобождению? — недоверчиво переспросил я.

Миллер вздохнула и, еще раз оглянувшись, прошептала: