Новый мир. Книга 4: Правда

Наши взгляды, соприкоснувшись, одновременно скользнули к экрану. Мы видели сине-желтые и красные флаги на площадях, и полицейский вертолет, облетающий станцию Бокс Хэд.

— На выездах из города пробки — 10 баллов из 10 возможных. Если бы существовало 20 — было бы 20. Люди бросают машины и идут пешком. В супермаркетах размели все продукты, в аптеках — лекарства. В аэропортах, на вокзалах — хаос, — проговорил он.

— Как Шаи? — тихо спросил я.

— Была в истерике. После таблетки — стало, конечно, лучше.

Глубоко вздохнув, он опустил глаза на поверхность барной стойки и начал бессмысленно царапать ногтем какую-то неровность на ней.

— Говорят, если они взорвут станцию, то Сидней перестанет существовать, — прошептал он, и поднял на меня несчастный взгляд: — Можно ли винить людей в том, что они слетели с катушек и хотят убраться отсюда любыми путями?

Я угрюмо кивнул.

— Они этого и добивались. Вывести народ из спячки.

— Но это же безумие. Если им кто-то до этого и сочувствовал, то теперь их все возненавидят! — возмутился Миро.

— Да. А еще — одобрят действия властей. Любые действия, которые потребуются, чтобы навести порядок, — горько усмехнулся я. — Безопасность стоит в пирамиде Маслоу выше, чем свобода.

— Господи. Неужели ты думаешь, что оппозиционеры говорят правду? Ты веришь, что за этим «Сопротивлением» стоят власти? Но ведь они столько совершили! Все эти теракты, похищения, убийства…

Я усмехнулся еще горше. В моей памяти предстало лицо генерала Чхона и те слова, которые он сказал мне в 90-ом, посылая в Восточную Европу. Войне чужда мораль, чужды идеалы. Люди — всего лишь ресурс. Война — это математика. Если необходимо затратить ресурсы, чтобы достичь стратегической цели — эти ресурсы тратятся. Только и всего.

— Я не знаю. Не знаю, кто стоит за всем этим, — честно ответил я.

На ум вдруг пришел Роберт Ленц и уроки, которые я от него усвоил.

— Я вижу то же, что и ты, брат — телик, транслирующий пропаганду, самый верхний и доступный всем слой лжи. А под ним пролегают более глубокие слои. И я не знаю, какие.

— Знаешь, — вздохнул Миро. — Когда я вижу все это, мне страшно. За жену, за дочь. Я давно уже вышел из того возраста, чтобы строить из себя что-то. Наверное, я вышел из него досрочно, потеряв ноги. Я — простой маленький человек. Не герой. Не лидер. Все, чего я хочу — зарабатывать на кусок хлеба и быть в безопасности. Иногда я презираю себя за эти мысли. Иногда мне хочется быть не таким. Хочется во что-то верить, за что-то бороться, быть принципиальным. Но знаешь… с годами я все яснее понимаю, что не все рождены для этого. Мало кто рожден.

Я неопределенно покачал головой.

— Не думаю, что для этого вообще хоть кто-то рожден, — произнес я задумчиво, глядя, как Миро нервно и бессмысленно протирает многочисленные бокалы, которые вряд ли в скором времени кому-то понадобятся.

Не приходилось сомневаться, что после ночного шмона здесь осталось полно «жучков» — вдобавок к тем, которые были тут и раньше. Порывшись в кармане, я достал аппарат, похожий на крохотную летающую тарелку, выложил на стойку и надавил пальцем на единственную кнопку. Устройство загорелось красным цветом и начало издавать едва слышимый, но весьма неприятный гул, который, как я надеялся, заглушит средства прослушки.

Миро, знавший, что это такое, покосился на эту штуку недобрым взглядом.

— Ваше сборище подпадает под запрет, — произнес Миро шепотом, кивнув на телик, где повторно транслировали речь верховного комиссара полиции. — Оно же на 2:00 назначено, да? За час точно не справитесь. Да и никто туда не придет после всего, что случилось.

Я промолчал.

— Они ведь не для того два года боролись в судах за легализацию своего «носка», чтобы с первого же дня поставить его вне закона, нарушив запрет на массовые собрания. Правда?

Я снова ничего не ответил. Миро налил мне стакан ряженки. Я благодарно кивнул.

— А если они все-таки решатся на это безрассудство — ты-то уж точно не станешь в этом мешаться, не так ли? Учитывая все твои… обстоятельства? — поднял брови Миро.

— Все это больше не имеет значения, — покачал головой я, большим глотком выпив полстакана. — Все эти «обстоятельства». Все эти запреты.

Задумчиво посмотрев на телеэкран, и допив остальное, я продолжил:

— Многие из наших ребят, из тех, кто были в клубе, меня не знают — знают лишь добряка и тихоню, каким я пытался стать. Но ты, Миро — ты ведь меня знаешь. Я видел и делал вещи, в которые сложно даже поверить. Вещи, которые я зарекся никогда не вспоминать.

Миро больше не перебивал меня. Понял, что речь идет кое о чем важном.

— Ты знаешь, как сильно я хотел бы, чтобы все это осталось в прошлом. Я очень долго и упорно шел на компромиссы с этим миром, со своей совестью, достоинством, гордостью, принципами. Пытался спрятаться, затаиться, переждать, затеряться. Пусть даже в чем-то уступить, пусть даже чем-то пожертвовать.

Я покачал головой.

— Но наступил тот момент, когда я понял, что ничего не выйдет.

По лбу Миро пролегла морщина. Он кивнул.