Новый мир. Книга 4: Правда

— Не особо, — честно ответила она. — Есть кое-какие сентиментальные детские воспоминания. Но хватает и негативных. Не хотела бы прожить здесь всю жизнь. С тех пор как вернулась сюда в 91-ом, живу на чемоданах. Даже аренду не оформляю на долгий срок. Будто жду возможности уехать снова.

— Никогда бы не подумал, что у тебя нет здесь собственного жилья, — честно выразил удивление я, приметив, со свойственной бывшему полицейскому цепкостью, слово «аренда».

— Лично у меня — нет.

Я ожидал, что она ничего не добавит. Но она все-таки нехотя изрекла:

— Папе принадлежит квартира, где он жил вместе со своей новой женой до того, как переехать в Канберру. Он много раз предлагал мне занять этот пентхаус, перед тем как в конце концов сдал в аренду.

— Ты отказалась от пентхауса? — хмыкнул я.

Это было так похоже на ее извечное смущение из-за богатства.

— Не представляю себя одну в огромной двухэтажной квартире, обставленной со свойственной Матильде снобизмом. Снимаю себе уютную студию рядом с офисом — и мне так намного более комфортно.

Я призадумался.

— А я, кажется, догадываюсь, о каком пентхаусе ты говоришь.

— О нем много писали разные «журналисты» в преддверии выборов в Парламент, — недовольно буркнула она.

— Нет, тут дело в другом. Мой опекун жил этажом ниже. Упоминал, помню, что прямо над ним — квартира министра строительства. Ему очень нравилось, что рядом с ним живут влиятельные и состоятельные люди. Он и сам стремился таким быть.

— Ты говоришь о том самом человеке, который работал в спецслужбах?

— Бригадный генерал Роберт Ленц. Тогда еще полковник. Самый первый человек, которого я узнал в Сиднее. И довольно долгое время — самый близкий. Так мне казалось, во всяком случае.

Я вздохнул, невольно углубившись в воспоминания.

— Даже сейчас я готов признать, что он кое-чему научил меня. Он обманывал меня насчет ряда вещей. Очень важных вещей. Но в целом сделал то, что от него зависело, чтобы научить меня смотреть на мир трезво и критично, вытравить из меня доверчивого провинциала. Это были ценные уроки. Теперь я понимаю, что даже его постоянная ложь, даже его предательство, которые потом вскрылись — это тоже были ценные уроки.

— Что ты чувствуешь, когда думаешь о нем? Ненависть? — поинтересовалась Фламини.

— Не знаю. Наверное, и ее тоже. Но не только. Он научил меня видеть во всем пятьдесят оттенков серого, не покупаться на прямые и простые ответы. И я, в лучших традициях его жизненной философии, сохранил к нему много противоречивых чувств и эмоций. Он лжец, интриган — я уверен в этом. Но абсолютное ли он зло, или странная помесь зла, добра и обыденной серости — я даже сейчас не готов ответить.

Перед моими глазами, словно наяву, предстало улыбающееся лицо Роберта. Я подумал о том, где он сейчас, что он делает, что думает о происходящем в мире (наверное, рассуждает со свойственным ему цинизмом) — и от этих мыслей почему-то помрачнел.

— Я не хочу сейчас говорить о нем, — признался я.

— И не надо. Есть темы и получше.

Мы наконец достигли нужной высоты, и двигатели заработали на свою полную мощность. После краткой перегрузки, связанной со стремительным ускорением до гиперзвука, давление в салоне стабилизировалось. За иллюминаторами было видно темное небо, и завеса облаков — далеко-далеко внизу. Индикатор возвестил нас о том, что правила безопасности больше не требуют от нас оставаться пристегнутыми на своих местах.

— Как насчет выпить чаю? Стюардессы нет, так что обслужим себя сами, — предложила Лаура.

— Отличная мысль.

Несколько минут спустя мы уже сидели на диване, среди мягких подушек, попивая чай из красивых белых чашечек на блюдечках и глядя в иллюминатор. Сам не заметил, в какой момент между нами установилось молчание. Но продлилось оно уже достаточно долго, чтобы на это сложно было не обращать внимания.

— Может, включить музычку? — спросила Лаура, не отрывая глаз от иллюминатора.

— Как хочешь.

— А ты не хочешь?

— Мне нравится и так. Люблю тишину.

Молчание продлилось еще какое-то время.

— Нам около двух часов лететь, — произнесла она наконец.

— М-м-м, — неопределенно ответил на это я, почему-то чувствуя напряжение во всем теле.

Лаура повернула ко мне взгляд. Осторожное зрительное касание длилось довольно долго. Затем она потянулась к моей руке, взяла из нее чашку с чаем — и аккуратно поставила на столик около дивана. Прежде чем я обдумал смысл этого движения, она придвинулась ко мне и поцеловала в губы — робко, неуверенно, одним касанием. Я обомлел от неожиданности. Она вдруг смутилась, вздохнула, покачала головой и закатила глаза, будто поражаясь самой себе.

— Димитрис, прости. Сама не думаю, что делаю. Тебя только что выпустили из-за решетки, ты весь побитый и измученный. Тебе, конечно же, не до этого…