— Мей, всё что я сказал тебе — правда! Если мы сейчас ничего не сделаем — то будут уничтожены единственные люди, которые способны сменить Патриджа! Руководство вашей партии хочет и дальше иметь дело с этим сукином сыном?! Или с адекватными лидерами, которые положат конец вражде и начнут конструктивный диалог?! Так и спроси у своих «товарищей»! Спроси их, черт возьми! Ведь они слышат нас сейчас!
— Да послушай себя, Дима! Ты просто сошел с ума! Сошел с ума, и я — страшная дура, что не поняла этого раньше! Ты…!
Её голос вдруг оборвался. А затем — резко преобразился. Из гневного и взволнованного — мгновенно сделался чуть испуганным и раболепным. Я не расслышал всего, что она пролепетала на мандарине невидимому мне собеседнику. Расслышал лишь три фразы: «так точно», «будет сделано» и «товарищ председатель».
Некоторое время на ее стороне царило напряженное молчание. Пилоты продолжали смотреть на меня со смесью ужаса и злости, не отпуская штурвала. Затем — вновь раздался голос Мей на мандарине, уже более ровный и спокойный. Командир корабля несколько раз переспросил у нее что-то, продолжая коситься на меня с неодобрением. Затем — в сердцах выругался, одарив полным гнева взглядом выбитую мною дверь.
— Только что пилотам было приказано вернуться на прежний курс, — изменившимся, чужим, холодным и официальным тоном произнесла Мей.
В ее голосе отчетливо был слышен благоговейный страх, появившийся в тот момент, когда она сказала «товарищ председатель». Такого страха в голосе этой уверенной в себе женщины, которая, как я успел сегодня убедиться, явно занимала в евразийской иерархии более высокое место, чем пыталась меня убедить, я не слышал никогда.
— Мей, прости, что втянул тебя в это. Но…
— Сейчас не время для выяснения наших личных взаимоотношений. Настоятельно прошу больше не произносить ни слова, если ты не готов адресовать его непосредственно высшему руководству Коммунистической партии Евразийского Союза.
Я выдохнул. Ее тон подействовал на меня подобно холодному душу. Абсурдность и серьезность происходящего доходила до меня постепенно, по мере спадания горячки, в которой я вломился в кабину, мало думая о последствиях. Однако пути назад уже не было.
— Я прошу прощения, товарищ председатель, — молвил я, так и не понимая до конца, к кому обращаюсь. — Сейчас все это выглядит как безумие. Но я верю, что спасаю этот мир от того, чтобы он окончательно полетел в тартарары. Все обиды в прошлом. И я…
— Товарищ Войцеховский, от имени руководства Военно-воздушных сил Евразийского Союза я требую покинуть кабину и не мешать пилотам выполнять их обязанности, — строго ответила Мей, к этому времени преодолев избыток волнения. — Ты добился своего! Так что прекрати истерику! И оставь свои бессвязные попытки объясниться неизвестно с кем!
— Так я и сделаю, Мей, — кивнул я. — Прости.
— Готовься! И делай, что собрался!
§ 46
— Знаешь, что, грека? — спросил Джерри задумчиво, когда мы с ним, оба в боевых скафандрах, со шлемами в руках и пехотными огневыми комплексами напротив груди, стояли вдвоем вплотную к дребезжащей двери десантного отсека.
— Что?
— Я всегда думал, что я — эдакий безумный сорвиголова, а ты — пай-мальчик. Это ведь я вечно попадал в разные неприятности, а ты, староста и зубрила, меня отмазывал. Так ведь было в школе, разве нет?
— Примерно так, — кивнул я.
— Так вот, я и представить себе не мог, до какой охренительной степени я в тебе ошибался, староста хренов. Ты — настоящий псих. И это чудовищный каприз судьбы, что это я, а не ты, называю себя Казаком.
— Джерри, я рад, что ты со мной, — сказал я, с благодарностью глянув на Джерри. — Что мы нашли друг друга после всех этих лет. Снова стали друзьями. Хочу, чтобы ты знал: ты — лучший друг, который у меня был.
— Перестань, еще слезу на меня нагонишь, — отмахнулся тот. — И знаешь, насчет «снова» — ты не прав. Я никогда не переставал считать тебя другом. Не из-за той выходки твоей мамаши с моим папкой. Не из-за сучки Мей, которая с тобой тогда переспала, а мне не дала…
— Я слышу то, что ты говоришь, Лайонелл, — донесся полный сдержанного гнева голос кореянки из интеркома. — И много кто слышит, кроме меня. Я полагала, что вы двое уже не в состоянии сделать со мной ничего хуже того, что уже сделали, вломившись в кабину пилотов военного корабля. Но вы, оказывается, решили еще и опозорить меня перед руководством.
Несмотря на серьезность момента, мы с Джеромом оба невольно прыснули. Ощутили себя идиотами, вполне довольными своим идиотизмом — как в подростковые времена.
— Да брось, Мей! То было дело молодое! — отозвался Джером беспечно. — И потом — если бы у нас с тобой тогда все завязалось, ты бы вряд ли сделала такую блестящую карьеру в своем МГБ, или где ты там работаешь. Так что все счастливы: у меня есть моя Катька, у тебя — этот дрыщ Ссы, или как там его зовут.