Новый Мир ( № 1 2002)

— Да-а! — Предчувствуя блаженство и сладострастно почесываясь, отец смотрел в небеса. — Помню, однажды точно такая же была погодка... лет восемьдесят пять назад. Так же вот — то солнце, то тучки. А мы, помню, с матерью ехали в поле, снопы скирдовать. Я спиной на телеге лежал... и в то же время как будто летел... вместе с тучками. И только выехали за околицу, сразу закапало. “Ну, — мать говорит, — скирдовать нельзя, снопы будут мокрые, давай поворачивать”. И только повернули — солнышко, как вот сейчас, вылезло. До дома задумчиво так доехали — мать говорит: “Да, наверное, все просохло, дождик-то небольшой был. Едем, Егорка, скирдовать...” И только за околицу — закапало опять! — Отец засмеялся. — Уж и не помню, чем кончилось тогда!

— Но мы с тобой — точно помоемся! Если урагана не будет, — пообещал я.

Отец шел со скоростью пешего голубя, но за какие-нибудь полчаса мы добрались. Мы прошли через холл Дома творчества. Там в косых лучах солнца наслаждались негой (писатели здесь уже почти не жили) пышные женщины из обслуги. Мы поздоровались и прошли в душ.

— А мочалку, мочалку положила она? — разволновался батя. Горяч! — А вешать все куда? Ни ч-черта тут нет — некуда вешать!

Я вышел в холл, под лениво-удивленными взглядами женщин взял стул, отнес отцу.

— Вешай сюда.

Я пошел в соседний отсек, вяло поплескался, вытерся. Глянул к бате... Да, темперамент другой! Он натирался, сморщив лицо — не столько от мыла, сколько от страсти. Один лишь азарт жизни владеет им... а то, что он не соответствует уже его возрасту, — об этом забыл впопыхах. И как я его потащу, после этого самоистязания, он тоже не думает. Должен думать я — обо всем и обо всех. Но не всегда, черт возьми! Уезжаю!

— Ты скоро? — устав от ожидания в холле, заглянул я к нему.

— Я еще только намылился! — яростно отвечал он.

Изменить ничего невозможно — это все равно, что остановить ладонью летящий снаряд. Может, это последнее физическое наслаждение человека, страстного во всем и всегда! Завидую его страсти! Я вышел к клумбе, смотрел, как удлиняются тени от цветов.

— Азартно моется ваш дедулька! — проходя мимо, сказала уборщица. — Не чересчур ли?

В ответ я только развел руками: не удержишь.

И наконец он выпал из душа — с алой, глянцевой, блестящей, чуть не прозрачной кожей, с отвисшей челюстью и мутным взглядом, шел зигзагами, не видя меня. Я подхватил его, усадил на скамейку. Долго он отдыхивался, наконец глаза его обрели какой-то смысл.

— С легким паром! — поздравил я.