Новый Мир ( № 1 2010)

“Современный человек в России привык к тому, что искусство — это что-то, что украшает жизнь человека некими прекрасными формами, да еще, как правило, изображающими человеческую фигуру. Так вот эта роль искусства закончилась. Сейчас дизайн украшает нашу жизнь, а от искусства надо ждать чего-то, чего обычно ждут от литературы. То есть какого-то рассказа в той или иной форме, постановки каких-то вопросов. <...> Прекрасное никто не отменял, но оно в другом. Как говорил Кант, „если человека интересует прекрасное, так ему лучше пойти и посмотреть закат”, который будет в 150 тысяч раз прекраснее, чем любая картина. Он совершенно прав, потому что искусство предоставляет нечто другое, и даже во времена Канта это было так, а сейчас так вообще”.

Невольник слова.Валентина Курбатова спрашивал и слушал Лев Шлосберг. — “Псковская губерния”, 2009, № 37, 30 сентября — 7 октября; № 38, 7 — 13 октября.

ГоворитВалентин Курбатов:“А фильмом [„Андрей Рублев”] я, правда, оказался недоволен. <...> Тем более я все-таки увидел еще и срезки — те кадры, о которых только и говорили во ВГИКе. Нам показали срезки этого фильма — то, что не вошло в картину, что было брошено в корзину, а терпеливый человек собрал: эти пылающие коровы, этот зарезанный мальчик, которому татарской пилой вспарывают горло, и он лежит, этот мальчик, со страшной кровавою полосой, на свежих бревнах для постройки храма, и пила рядом брошена с окровавленными зубьями, и качается эта брошенная пила и еще звенит от броска тоненьким звуком: дзинь, дзинь!.. Смотреть это нельзя.

—Как он[Тарковский]это снимал?

— Не знаю, я технически этого не понимаю, жестокое у него было сердце, действительно, но, видимо, необходимое для такого рода труда”.

А также: “Я говорю: „Александр Исаевич, но ведь на самом деле мы с Вами знаем, что расширить словарь нельзя. Словарь — не такой инструмент, чтобы можно было взять и раздвинуть его границы, употребив человеческую волю. Мы бы тогда, с этой волей, говорили бог знает на каком ослепительном языке. Скорее, быть может, сохранить, уберечь, спасти, загородить, но не расширить”. — „Ну, поглядите, а потом скажете”. Но „потом” уже не случилось. <...> Я не дерзнул тогда сказать, что для меня трудность чтения Солженицына в том и состоит, что у него все написано при помощи этого расширенного словаря. То есть при чтении ты все время чувствуешь усилие, все время чувствуешь текст, который никогда не дышит с естественностью и свободой; видно, что он все время, каждую минуту, над каждой фразой работает”.