Новый Мир ( № 1 2013)

Кирилл Кобрин.Тихая революция. — “Неприкосновенный запас”, 2012, № 4 (84).

“Что может сделать один человек? Все. Но первым делом он должен поставить под сомнение самого себя как социальный продукт, как политическое животное, как результат культурной и генетической истории, „я” как таковое. Не освободиться, не уйти от этих контекстов (древние греки назвали бы их совокупность „судьбой”), а именно „поставить под сомнение”, посмотреть со стороны, оставаясь одновременно внутри и снаружи так называемого „себя””.

“Оттого невозможно сказать, победил ли такой революционер или потерпел поражение, состоялся ли подрыв основ или они как ни в чем не бывало несут на себе миропорядок”.

“Истинного революционера вообще не распознать; кто знает, может быть, его вообще нет”.

 

Кому он нужен, этот Пушкин?Беседу вела Елена Светлова. — “Московский комсомолец”, 2012, 30 октября.

ГоворитВалентин Непомнящий:“Теоретически можно предположить, что вот нашелся бы гений сродного Пушкину полета и масштаба — и перевел бы его. Но за полтора века ничего такого не случилось. Забавный был случай: Иван Сергеевич Тургенев, сам автор очень хороших стихов (вспомним хотя бы „Утро туманное, утро седое”), однажды перевел для Гюстава Флобера несколько стихотворений Пушкина на французский; кажется, там было и „Я вас любил; любовь еще, быть может...”. Флобер прочел, и, знаете, что сказал? „Он плосок, ваш поэт”. Понимаете, Пушкин чудовищно глубок и в то же время невероятно прост, в нем нет никаких затейливых изгибов, он весь открыт, на всю свою невероятную глубину, и перевести эту глубину и эту простоту — выходит плоско”.

 

Сергей Кузнецов.“Издательства в нынешнем виде — отживающий институт”. Беседу вел Василий Владимирский. — “Питерbook”, 2012, 30 сентября.

“Викторианская Англия для англоязычного автора — идеальный мир детства: не только потому, что именно в это время написаны „Мэри Поппинс”, „Алиса в Стране Чудес”, „Книга Джунглей” и множество других книг, но и потому, что викторианцы очень особым образом относились к детям: они их уже замечали (в XVIII веке никаких детей не было), но еще считали невинными (после Фрейда это стало невозможно)”.