Новый Мир ( № 10 2005)

— Говорят, в Москве теперь люди вообще не спят... По ночам ведь берут, — шептала мать, пододвигая к тарелке сына то масленку, то пузырек с уксусом, то глиняную плошку с холмиком свежепосоленных рыжиков. — К соседской Марусе участковый ходит... Говорит, анонимки поступают к ним чуть не каждый день. Стучат даже на родственников... Такое пишут... Маруся всего боится. Знаешь ведь, Женюша, она модница, а новые ботиночки прячет от местных: выносит из дома в сумке и переобувается только через два квартала. Чтобы и на нее не стукнули... — Мать держала правую руку почти как Анна: локоть на столе, большой палец под подбородком, мизинец отставлен, а три средних пальца вытянуты вдоль щеки. Не хватает только папиросы.

— Да, елки-палки... Под это дело надо выпить... — Евгений подцепил вилкой соскользнувшую на клеенку шляпку в рыже-зеленых разводах и отправил ее в рот. Может, хоть его показное равнодушие вытянет из родителей существенную информацию. Начнешь им поддакивать — и не узнаешь ничего, кроме обычных сплетен. Пока-то все обычно: любое давление сверху выводит на свободу человеческую низость...

— Мать, и я бы рюмашку пропустил. Помянуть наших положено! Где твоя настойка? — приосанился отец, но голос его выдал.

Напуган и заискивает.

Почему?

Наверное, чувствует постоянный пригляд за собой... Чей? Профессионального наблюдателя отец бы учуял... Без нюха, без приметливого глаза разве можно было сколотить такое крепкое хозяйство, что их с матерью чуть не записали в кулаки...

Растерялся от безделья? Надо поискать ему работу... Сторожить склад через ночь — мало для уральского старика.

А может, он на Марусю засмотрелся? Мать такого не прощает...

Евгений наклонился к отцовскому уху:

— Что, задница у нее упругая?

— Напрасно ты так, сынок. — Отец нахмурил свои густые, не седеющие брови, и этого усилия хватило, чтобы смахнуть выражение испуга. — Каждую неделю обновляют списки... Тех, за кем особо присматривать. Маруська имен нам, конечно, не выдала... — Воспользовавшись тем, что мать отвернулась к буфету за третьей рюмкой — для себя, отец проворно плеснул клюквенной настойки в свою стопку. Мгновенно, как циркач, опрокинул ее в рот и сел на место. С надменным и одновременно виноватым лицом.