Новый Мир ( № 10 2005)

Анна слушала хорошо: не сгорбилась, не ерзала, только пальцы иногда взлетали к горлу и перебирали коралловые бочонки. Как четки. Ее губы разжались и заалели, будто во рту у нее — крылышко розы.

Профессиональные музыканты никогда не хлопнут в ладоши после очередной части даже незнакомой им симфонии, так и Анна ни разу не дернулась невпопад, но когда поэма окончилась — многоточием, она подрезала его:

— “Ты сладострастней, ты телесней живых, блистательная тень”. Баратынский. — Эпиграф прогудела ровным, бесцветным голосом, а потом без всякой торжественности почти запела свое: — Распахнулась атласная шубка...

Мелодия была такая мощная, что сперва пересилила раздражение, которое у Марины вызывали “голубка”, “коломбина” и “арапчата”, так диссонирующие со временем и с ее жизнью. Она расслышала кощунственно-праздничный звук, издаваемый этими словами, только поздно вечером, когда в темном коридоре своей квартиры столкнулась с полуголым, замурзанным соседом. И тогда же подумала: из-за пафоса такие стихи будут недолговечными. Каждой эпохе нужен свой, новый пафос. Если, конечно, не сумеешь сделать его материалом, как получилось, может быть, только у Некрасова...

Но это потом, позже.

А пока... Как только тишина стала устойчивой, обозначая конец чтению, в дверь осторожно поскреблись. Хозяйка напомнила, что пора в театр. Марина даже не спросила, какой спектакль, — ей было все равно, лишь бы не отрываться от Анны. Та же хозяйка похлопотала насчет билета.

— За мной хвост, не оглядывайтесь, — глядя вперед, на ходу пробормотала Анна. Не испуганно, а как-то победно.

— За вами? А может быть, за мной? — не уступила Марина, усмехнувшись.

Они шутили. Обе еще не спустились на землю, в мертвецкие объятия беды.

Если б можно было им помочь...

— Две немолодые женщины борются за одного юношу. Естественно, что он достается третьей, девочке, — куда-то в сторону прогудела Анна после спектакля.

О чем это она? Марина не могла бы пересказать то, что происходило на сцене. И совсем невозможно для нее было сравнивать действия героев со своей жизнью... Да и при чем тут они, когда вот оно — счастье... Слиться с другой, быть с ней одним целым.

Все три акта она — и про себя, и вслух — говорила с Анной, пусть та останавливала: осторожно, даже нежно сжимала Маринину руку, вцепившуюся в подлокотник, если слова вырывались наружу во время действия на сцене.

Был их диалог реальным или происходил только в ее воображении?..

И вдруг такое житейское замечание... Хорошо, что уже нужно по домам, не то бы Анна все испортила.