Новый Мир ( № 10 2005)

6 Словечко, давно приватизированное В. И. Новодворской и столь же давно ставшее у популярного М. Галкина непременной деталью ее пародийного сценического портрета, — момент, который Л. Лосев, кажется, недоучел.

7 Парамонов Борис. Лосев, или Воспоминание о литературе. (Ср. старую лосевскую шутку: “...Встала над Москвой заря / тридцать второго мартобря” — стихотворение “3 рубля” из книги “Тайный советник”).

8 Лев Лосев. Москвы от Лосеффа. — “Знамя”, 1999, № 2.

9 Уж не пародия ли? “И продают на перекрестках сливы, / И обтекает постовых народ... / Шагает граф, он хочет быть счастливым, / И он не хочет,чтоб наоборот”, — пел Юрий Визбор как раз во времена советской юности Лосева.

10 Поэтически-топонимический каламбур: адрес ленинградской филармонии, куда вход был с улицы им. художника И. И. Бродского, + фамилия друга.

В борьбе с беспамятством

В БОРЬБЕ С БЕСПАМЯТСТВОМ

Лев Левицкий. Утешение цирюльника. Дневник. 1963 — 1977. СПб.,

Издательство Сергея Ходова, 2005, 424 стр.

Судьба не баловала Льва Левицкого. Двенадцатилетним мальчиком он в потоке эвакуации растерял родных. Отец и мать, по-видимому, потом разделили судьбу множества своих соплеменников в гетто, а сестры отыскались лишь десятки лет спустя за границей. Блестяще окончивший филологический факультет Ленинградского университета, Левицкий тем не менее долго не мог найти работу по причине пресловутого пятого пункта анкеты.

Только в конце пятидесятых годов он “прижился” в редакции “Нового мира” — то на птичьих правах внештатника, то заменяя очередного отпускника. Живой и общительный, он был в тесных дружеских отношениях со многими авторами журнала, да и не только с ними. И в его дневнике запечатлены мысли и чувства, надежды и — что куда чаще — разочарования, пережитые значительным слоем нашей интеллигенции на исходе оттепели и в дальнейшие, застойные годы.

Название же книги, отсылающее читателя к мифу о царском цирюльнике, отваживавшемся доверять свои мысли только вырытой ямке, отзывается давней горечью, испытанной многими из нас в то время от невозможности говорить “толком”: называть черное черным, мерзавца мерзавцем — и от необходимости ограничиваться лишь тем, чтобы “один намек (в литературном произведении, о котором пишешь. —А. Т.) поддержать другим намеком”.