Новый Мир ( № 10 2009)

За О. М. пришли в ночь с 16 на 17 мая 1934 года. Около часа ночи раздался отчетливый, характерный стук: электрического звонка у Мандельштамов-новоселов не было.

На пороге стояли пятеро непрошеных «гостей дорогих» — трое гэпэушников и двое понятых. Всю ночь — до семи утра — продолжался обыск.

 

Ордер на арест-обыск О. М. был выписан 16 мая 1934 года — ровно через неделю после того, как умер номинальный председатель ОГПУ Менжинский. На первое место в чекистской иерархии уверенно шагнул Ягода, и многим даже померещилось, что на ордере стояла именно его, Ягоды, подпись: это не так, да и не наркомовское это дело.

Подписал ордер «на Мандельштама» Яков Агранов — к этому времени уже фактически второе лицо в ОГПУ [1] . С 1931 по 1933 год он возглавлял Секретно-политический отдел (по которому и проходил О. М. в 1934 году), с 1933 года — зампредседателя (наркома) [2] . Так что Бухарин, заступаясь за О. М., был абсолютно точен, когда первым делом обратился за разъяснениями именно к нему [3] . С самого начала своей работы в ОГПУ «Яня» пас интеллигенцию — следил за ней, вербовал в ее рядах агентов. Посещая салоны и лично вращаясь вместе с красавицей женой в литературных кругах, он дружил со многими (с Пильняком и Маяковским, например), на деле же «разрабатывал» этих многих, как и всех остальных: пистолет, из которого застрелился Маяковский, по слухам, был именно его, Агранова, подарком [4] .

Вел он и таганцевское дело, одной из жертв которого пал и Николай Гумилев. Так что кто кто, а «Яня» уж точно знал, подписывая ордер, что это за птица такая — Мандельштам.

 

Мандельштамовскому делу присвоили номер — № 4108 [5] , после чего была заполнена «Анкета арестованного». Среди стандартных ответов на стандартные установочные вопросы анкеты выделяется один — о состоянии здоровья: «Здоров: сердце несколько возбуждено и ослаблено».

Мандельштамовский следователь готовился к его допросам, немного блефуя — то есть не имея на руках ничего, кроме чьего-то инициирующего доноса [6] , а также изъятой у О. М. «переписки» на 48 листах.

Надежда Мандельштам и Анна Ахматова даже разработали небольшую «матрицу преступления и наказания»: за пощечину А. Толстому — ссылка, за «Волчий цикл» — лагерь, за стихи о Сталине — расстрел! То, что делавший выемку чин остановился на «Волке» и кивнул, говорило в пользу второй версии, но то, что он вернулся и продолжил поиски, — в пользу третьей!

Что ж — серьезней некуда, но этого и следовало ожидать: О. М. прочел роковые стихи уж очень многим, наверное, паре дюжин людей. И все теперь зависело от того, кто же именно из них настучал.

 

 

sub 2 /sub

 

Твоим узким плечам под бичами краснеть...

sub О. Мандельштам /sub

 

Впрочем, толковому следователю для того, чтобы состряпать дело, вовсе и не нужны были все оперативные данные на подследственного: вполне достаточно было его самого (а на худой конец — так и его самого не нужно).

А следователь О. М. достался как раз «толковый» — молодой (О. М. был на семь лет старше его), но уже с десятилетним стажем в органах: Николай Христофорович Шиваров, оперуполномоченный 4-го отделения Секретно-политического отдела ОГПУ, специализировавшегося в том числе и даже прежде всего на писателях [7] .

Известно, что О. М. как бы готовил себя к такого рода ситуациям. Веселые игры в «следователя» со знакомым чекистом Аркадием Фурмановым — это жутковатый, но явно не бесполезный для каждого советского человека тренинг: арестовать могли каждого!

И уж тем более на каждого собирались оперативные (агентурные) сведения. В том числе и на О. М., и с ними, надо полагать, Шиваров тоже был ознакомлен.

Заглянем ему через плечо — благо недавняя шальная публикация Алексея Береловича вынесла на свет божий одну из таких оперативок: «На днях возвратился из Крыма О. МАНДЕЛЬШТАМ. Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. Он взвинчен, резок в характеристиках и оценках, явно нетерпим к чужим взглядам. Резко отгородился от соседей, даже окна держит закрытыми, со спущенными занавесками. Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму, а также собственные литературные неудачи: из его книги ГИХЛ собирается изъять даже старые стихи, о его последних работах молчат. Старые его огорчения (побои, травля в связи „с плагиатом”) не нашли сочувствия ни в литературных кругах, ни в высоких сферах. МАНДЕЛЬШТАМ собирается вновь писать тов. СТАЛИНУ. Яснее всего его настроение видно из фразы: „Если бы я получил заграничную поездку, я пошел бы на все, на любой голод, но остался бы там”.