Новый Мир ( № 10 2012)

«Это требовало хорошей организации, но выглядело скучно…»Такой фразой из последнего к нынешнему сроку романа Пелевина можно было бы обозначить мое первоначальное впечатление от него[1]. Отзывы, известные мне, совпадали с этим впечатлением. Красноречивее всех его выразил Мартын Ганин[2]: роман написан с отвращением и усталостью. Обозреватель живо воображает, как Виктор Олегович сидит где-то в южноазийском краю и мучительно выжимает из себя по 15 000 знаков в день — порцию, диктуемую контрактом с «Эксмо». Слово «отвращение» — очень приметное, оно нам еще пригодится. Характерно, что нечто похожее прозвучало в приватном отклике верного читателя Пелевина, математика и программиста У.: «много отталкивающего, много противного» (тут же мой корреспондент приводит замечание своего знакомца: «картонные декорации»). От Пелевина, с годами превратившегося в «нашего угрюмого и беспощадного Свифта» (Е. Ермолин), давно нельзя было ожидать чего-то приятного и утешительного. Но чтобы вот так: писалось с отвращением, читается с зевотой и гримасой… «Дискурсмонгер в печали» (Ганин с ядовитой парафразой из «Снафа»); «кризис среднего писательского возраста» (Полотовский и Козак).

Я бы, пожалуй, и согласилась, если б не перечитала роман сразу после знакомства с биографией Пелевина[3], написанной двумя предприимчивыми авторами, один из которых (Полотовский) в послужном списке представлен филологом. После невыносимого ощущения духоты, испытанного при этом чтении, возвращение к «Снафу» было равносильно подъему к горным высям. Тут же припомнились слова Сергея Костырко о писателе: «Ему вообще нравится думать». Так Пелевин «Снафа» остался для меня прежним Пелевиным.

 

«Жанр неавторизованной биографии».Это определение подвида современных жизнеописаний почерпнуто мною у Варвары Бабицкой, отозвавшейся о книге Полотовского и Козака беспощадно и в мелочах, может быть, несправедливо[4]. Между тем из нейтрально звучащей дефиниции легко понять, что биографии нынче пишутся с соизволения и под контролем их героев (буде они живы), а если контакта не получается, жизнеописатели рискуют остаться в «пустоте».  С этой точки зрения означенную двоицу биографов следует скорее пожалеть, чем пенять им за скудость сведений. Пелевин давно избегает интервью, фотосессий и прочих публичных дефиле. Как водится, литературная публика, включая авторов «Поколения пустоты», гадает, не является ли такое затворничество искусной стратегией разогревания своей несколько угасающей популярности.