Новый Мир ( № 10 2012)

Маниту.Как почти к любому роману Пелевина, к «Снафу» не мешало бы присовокупить словарик терминов. Некоторые из них на пальцах или «на картофелинах» не объяснишь. Так, в финансово-технологической олигархии Бизантиума, частью которой является разделяющий те же «ценности» Оркланд, Маниту — и высшее божество, примиряющее в своем всепроникновении Христа и Антихриста, и монитор — приспособление, заложенное в самую основу существования империи Офшара, и деньги («монеты») как условие ее, империи, кровообращения.

Чего добился и добился ли чего-либо писатель этим тройным отождествлением, решить трудно. Судя по тому, что мы о Пелевине уже знаем, он собирался противопоставить ложному культу Маниту свою буддийскую истину — или перевести этот культ на ее рельсы. В каждой его книге, как давно замечено, есть «вероучительная часть». Но как она скукожилась нынче, как лишилась всякого воодушевления, еще памятного по «Чапаеву и Пустоте» и даже по «Священной книге оборотня»! Лекции об избавлении от иллюзорного «я» с его страстями поручено читать всезнайке Кае, и она занимается этим не к месту и не ко времени, отрабатывая навязанный автором урок. Ее собеседование с Дамилолой перед окончательной разлукой — этакая смесь бихевиоризма (сознание как рефлекторный аппарат) с шопенгауэрианством (бремя природы, мировой воли, превращающей человека в свою пешку) — якобы производит на партнера такое потрясающее впечатление, что угашает его высшую эротическую радость: он теперь понял, что и как, и больше не способен к наслаждению. Разрешите не поверить в сокрушительную силу столь унылой индоктринации. Человек-то с его страстями устроен по-другому.

Но вот неожиданно сквозь срывание «всяческих масок» и ледяное остроумие у Пелевина проступает банальная человеческая грусть. Он вместе с одним из главных героев мысленно созерцает «растерянную душу, так и не нашедшую ответа ни на один вопрос своего сторожа-зверя» (зряшно-беспокойного ума). «И сколько прошло по земле таких душ? Многие, наверно, успели бросить в вечность прекрасные строки, полные отчаяния и надежды, — а вечность равнодушно сглотнула их дар, и на ее ровной поверхности не осталось даже ряби…»