Не поминая пушкинских помет длинным ногтем, посмотрим… ну вот на суховатое достоинство ахматовских карандашных точек, посмотрим; точки над словом или строкой, именно точки со всеми их навсегда свернутыми смыслами. А вот академическая макабричность неизменных «sic!», за которым не то сальность семинарского трюизма про «gloria mundi»
[2], не то интимный стыд стоического «Si gravis brevis, si longus levis!»[3], не то джойсовский «sickle»[4], от которого кривишься вместе с молодым Бобом Диланом — «I am sick and tired of it»[5]— и хочется взять если не пожизненный, то очень продолжительный «sick-leave»[6], пока не дожился до «snechenhaus»[7]. А вот и сомнительность вечных «NB!», за которыми, может, анонимная правда школярского сопровождения авторской мысли, а может, безвестное, но искренное «ну, б…» по поводу результатов, достигнутых творцом опуса, а может, все то же «ну!..» в качестве оптимистического жизненного кредо холерика… Или еще вымершие пометы, вроде «vide supra»[8]и «cf» с призывами смотреть выше, а не «v.sup», а поглядевши не в суп, но повыше, сразу и «confer»[9], тут же просто сравнивать что-то с чем-то и припоминать.
Ведь book mark
[10]— не только следствие беспамятства, не одна мнемотехника, не голая эвристика и даже не чистый психотренинг. Она — из средств стыда. Она вычурна и нарочита, подобна непременному листу в каретке пишущей машинки творца к приходу гостей или начатому, по тому же поводу, художником эскизу. Эй, творец! Нетрудно ведь сообразить, что закладки делаются по прочтении, а не в процессе: изучение густо заложенного кодекса на людях столь же зазорно, как ношение шляпы — очков, уступание места в общественном транспорте, прилюдная раздача милостыни...