Я подумал, что сейчас больше всего на свете хотел бы очутиться в чистосердечии жены, в нежности жены, открытости жены, в разомкнутости и раздвинутости жены; я хотел бы пройти с нею все этажи сверху вниз и обратно, до того момента, когда действительно не понимаешь, сколько здесь существ и отдельное ли существо ты.
Если бы мы поехали с ней в Азию, я бросил бы там машину.
Просто она была бы больше не нужна. На самом деле машина нужна только для одного самого важного путешествия... Мы добрались бы до моря, самого нежного степного моря, цвета лазури, и смыли бы с себя соль пустыни, и сами растворились бы в его нежности, как соль...
Вика слушала меня и смеялась, как дура. Может быть, она и хотела бы поехать со мной, но, слава богу, у нас с ней разные дети.
— Текилу поджечь? — спросил официант.
— Зачем? — Я опрокидываю рюмку и поджигаю себя изнутри.
Я проводил Вику до метро и долго махал ей вслед, или это она мне махала, потому что она осталась на какой-то платформе, а поезд тронулся, ну да, со мной, слегка чересчур поддатым, дальше, и я чувствовал нежность к ней, похожую на любовь, но знал, что с ней у нас больше ничего не будет.
Утром я проснулся дома у приятеля и посчитал оставшиеся деньги. Их осталось меньше, чем хотелось бы. Надо было решаться на что-то; решаться, и все. Но денег было слишком мало на то, чтоб решиться. Слишком мало денег для принципиального решения.
Слишком мало денег, чтоб изменить жизнь.
Я вспомнил эту нашу последнюю с Викой встречу и не стал звонить.
Ничем ровным счетом не могла она мне помочь. И жизнь изменилась без денег, сама. И вот я стою, варю бульон и думаю о том, как мой очередной по жизни сосед Гриша, тихий, инженерный мужик, бил сына. Должно быть, это было непросто. А может, и страшно. И теперь ему надо как-то переварить в башке то, что он сделал, и сыну переварить эти удары отца. Причем в одной квартире, в одном котелке. Во ситуация.
Бульон у меня вышел жидкий: слишком маленькая оказалась курица. Я бросил в него для запаха кубик “Gallina blanca”.
Часов в девять раздался звонок в дверь.
Я открыл. Стоял в дверях сосед Гриша. Невозмутимый, как всегда. Но серьезный.
— Если можешь, помоги. Надо бы сына снести вниз. Траванулся таблетками. Шестьдесят штук. Съел. “Скорую” вызвали…
— Без проблем, — сказал я. — Только выключу суп.
В большой их комнате сидела Гришина жена Вера и перебирала бумаги.
— Полис, полис… откуда у него полис? Паспорт три раза терял, военный билет… ни одного документа. Как у бомжа…
Она разрыдалась.