Новый Мир ( № 11 2006)

Дохристианское мироздание. Античная вселенная, где боги, соперничая друг с другом, насылают любовное безумие на людей. И вот героев носит туда-сюда по лицу земли. В первых кадрах он бегает по полю, всплескивая руками: “Нет, я поеду!”, приятель отговаривает: “Да куда ты поедешь! Валерка ж тебя расчленит”, — невнятный полуматерный диалог. Театр.doc. Потом он все-таки едет, и камера летает над степью совершенно независимо от маршрута раздолбанного красного “жигуленка”. Бог сверху смотрит? Или это мстительный взгляд языческой богини под названием “Эйфория”?

Он приезжает к Вере, которую и видел-то один раз, на чужой свадьбе. Объясняется: “И чё теперь делать-то будем?” — “Я не знаю…” Долго не уезжает, торчит возле дома, маячит в проемах окон, отражается в зеркале на дверце буфета… Потом наконец убирается восвояси. По дороге встречает растрепанную деревенскую проститутку: “Тебя чего, изнасиловали?” — “Не, я щас так классно выеб…сь за оврагом”… Потом ночью на каких-то посиделках молодая бабенка расскажет, как видела мужа, который трахался в овраге с другой. “Не, я ничего… Пусть трахается с кем хочет”, — а когда тот явится сытый-довольный, со всей дури всадит ему в живот вилку.

Слов мало, они выражают простые действия, а рефлексия ничего не значит, все равно побеждают чувства. Полунемые, косноязычные люди, не знающие, “чё делать”, во власти беспощадных, неукротимых стихий.

Ночью он опять плывет к ней на лодке. У нее беда с девочкой. Злобный кобель пальчик ей откусил. Муж кобеля пристрелил, велел Вере закапывать. Сам напился, заснул… Вера с Павлом всю ночь закапывали собаку, а на рассвете выяснилось, что, пока муж спал, соседи Машку в больницу увезли, плохо ей стало.

Растолкала мужа, машины нет, побежали по берегу… Внизу Павел на лодке плывет. Сели к нему, поплыли. Муж, видно, что-то почувствовал, заревновал, полез драться. Его высадили, поплыли дальше, остановились, потрахались…

Стоп. Вот тут непонятно. Как может женщина отдаваться любви, когда у нее ребенок, возможно, при смерти? Когда она не знает, что с ним? Но Вырыпаев отнюдь не намерен общаться со зрителем на языке психологии и здравого смысла. Он делает противоестественный ход — накладывает друг на друга два сильнейших взаимоисключающих мотива: любовный треугольник и искалеченного ребенка, который, как понимает зритель, в итоге останется сиротой. Сопереживать любви при таком раскладе становится довольно сложно. Но автор и не рассчитывает на сопереживание, его задача — спровоцировать интеллект.