Новый Мир ( № 11 2006)

Если допустить, что приведенные выше цитаты отражают реальное намерение некоего реального дипломата сорвать шпионскую операцию, а не являются “учебной тревогой”, состряпанной гэбистами (А. Латынина не исключает такой возможности), то надо признать, что точный смысл отмеченных курсивом словосочетаний не был оценен в должной мере ни критиком, ни, вероятно, автором романа. Дело в том, что после создания действующей модели атомной бомбы ядерщики еще годами разрабатывали всевозможные технические детали, связанные, к примеру, с вопросом физической величины и массы этого устройства. Первые бомбы были многотонными монстрами, и только со временем физики научились изготавливать ядерные заряды, пригодные для артиллерийских снарядов и торпед. Так что реальный Коваль, о подлинном существовании которого мы, кстати, впервые узнаем из статьи Латыниной, вполне мог охотиться за информацией такого рода после испытания первой советской бомбы. Таким образом, если говорить о реально-историческом аспекте повествования, то здесьнет повода для принципиальных возражений. (Таинственные передвижения Коваля, отмеченные А. Латыниной, слишком неясны, чтобы принимать их во внимание.)

Эти же соображения приложимы и к другому замечанию А. Латыниной. Критику кажется неправдоподобным, чтобы советский дипломат, а тем более дипломат, который в ближайшее время должен отправиться работать в ООН, не знал об успешном испытании атомной бомбы в СССР. С таким мнением трудно не согласиться. Однако если принять во внимание изложенную выше гипотезу, что целью операции Коваля было лишь приобретение каких-то новых — пусть значительных — деталей, то знание о взрыве не вступает в логическое противоречие с желанием предотвратить шпионскую акцию.

В романе такая возможность не учтена. В 61-й главе (“Тверской дядюшка”), действие которой происходит поздним летом 1949-го, Володин говорит дяде Авениру, что он слышал, будто “на днях будет испытание первой бомбы”. Володин здесь, казалось бы, осведомлен о намечаемом взрыве, который имел место 29 августа. Но несколько позже, и с особой ясностью в конце главы 85 (“Князь Курбский”), выявляется мнение Володина, что своим телефонным звонком он пресек — или, во всяком случае, пытался пресечь — воровство секрета (“Ты не дал украсть бомбу…” — говорит он сам себе). Сама же бомба несомненно воспринимается им как нечто пока еще недоступное советским властям.