В «Польских шпалах» присутсвует эффект двойного зрения: с одной стороны, речь идет о детских воспоминаниях, с другой — поэт Хини отождествляет закопанные шпалы с железнодорожными путями, по которым гнали составы с людьми в лагеря смерти. Поэт-переводчик усиливает этот эффект: в переводе Кружков обыгрывает значение слова «шпалы» («sleepers»): «по этим спящим шпалам». Кружков развивает Хини. Там, где у ирландского поэта говорится об апатичных, лязгающих вагонах («Eachlanguid, clankingwaggon»), переводчик «усиливает» вагонный лязг: «Какое-то невидимое зло <...> // Катилось, лязгая на ржавых стыках, — / Вагоны за вагонами — все громче, / Все оглушительней...» Усиление требуется переводчику, чтобы — вслед за Хини — дернуть стоп-кран и резко снизить напряжение предыдущих строк: «Прошло, утихло. / И вновь — репейник, небо, тишина». Поэзия, подобно античной трагедии, есть обещание катарсиса. Обещание это сбывается в финале «Польских шпал».