Над плотиной едет похоронный автобус. Внутри — два гроба, мертвые девочки в платках с посеченными лицами. Галя сидит, вцепившись одной рукой в край гроба, другой судорожно сжимая фотографию дочек. Напротив племянница — малахольная Ксюша. Ксюша ни с того ни с сего улыбается, и Галя вдруг страшно, жутко улыбается ей в ответ. После этой улыбки уже возможно все — любые бездны безумия. На кладбище — бессловесная, темная, тупая массовка. Галя сидит — ноги не держат. Вдруг она замечает у девочек пар изо рта. Ее переклинивает: «Живых хороните!» Обезумев, она ревет, как раненый зверь, рвется к дочкам: «Нету такого закона — живых хоронить!» Из последних сил, удерживаемая пожилой, рыхлой сестрой, Галя вопит: «Я на вас управу найду! Я Путину напишу!» Сестра взывает: «Мужики, помогите! Сделайте что-нибудь!» Все стоят. Что тут сделаешь?
Столовка, где накрыты поминки. Гале, связанной, ставят укол. Она беспомощно растекается киселем, — бессмысленный взгляд, крошки пирога изо рта… Окоченевшие старухи в черных пальто, платках и вязаных шапках, приняв водочки, — разговариваются… Медленно, скрипя шестеренками, начинает раскручиваться механизм поминок — коллективного ритуального избывания, заедания, запивания горя. Не помогает, не лечит. Изношенные старые дуры жуют беззубыми ртами, пьют, роняют слова, а девочки — в мерзлой земле.