Кстати, в «Маме» тоже идет игра — в дочки-матери (девочка понарошку кормит свою куклу). Принцип отождествления, так свойственный детям, срабатывал мгновенно.
Конечно, в своей гениальной «Азбуке» Александр Бенуа ловил всех зайцев, что называется, за все хвосты. Это и книга-театр (каждая страница тут — словно картинка из волшебного фонаря). И книга сказок: «Волшебник — Великан», «Карлик», «Рыцари», «Шуты». И музей истории с географией («Египет»). И привычная связь с Библией («Иона»). Имеется даже мягкая, шутливая полемика с тогдашними морализаторами детства (вглядываясь в некоторые картины, родители, думаю, ее вполне замечали).
В своей книге Александр Николаевич Бенуа был полностью на стороне детей.
Завершая приложенное к факсимильному переизданию «Азбуки» обширное исследование о художнике и о его своеобразном проекте-манифесте, заметив, что именно от этой «Азбуки» и пошли побеги, воплотившиеся в детских книгах Мстислава Добужинского и Владимира Конашевича, Н. М. Васильева процитировала фрагменты из дореволюционной статьи Александра Бенуа «Кое-что о елке».
Оказывается, размышляя в той давней статье о будущем детской книги, отталкиваясь от собственного эстетического и даже семейного опыта, от реакции публики на его «Азбуку», Александр Николаевич принялся мечтать, что называется, вслух.
Он мечтал, чтобы эта будущая книга смогла научить ребенка «схватывать, ценить и любить образы внешнего мира», сумела «выучить живой линии и живым краскам»; он употребил такой оборот, как «духовная пища», которая бы не губила, но культивировала в детях «самые драгоценные черты: способность ясно улыбаться и безумно увлекаться».
«Тогда только, — написал Бенуа, — подрастет у нас то нужное поколение, которое вместе с благородными мечтаниями воспитает в себе и ту яркость и бодрость духа, которые более необходимы для культуры, нежели самые умные умы и ученые слова»
[24].