Новый Мир ( № 12 2002)

Петр Перцов прожил жизнь долгую и странную. Живи он в наше время, его, наверное, назвали бы аутсайдером. Он и был аутсайдером — последовательным, можно сказать, принципиальным и вместе с тем как бы невольным. В его аутсайдерстве не было и тени позерства. Меньше всего напоминает он традиционный образ литературного маргинала, отщепенца, “прбоклятого”. Путь Перцова как бы сам собой сложился таким образом, что, побывав гостем нескольких станов, он везде занимал позицию особую и, этой особостью дорожа прежде всего, всегда находился не в центре, а где-то сбоку, на периферии.

Совсем молодым человеком оказавшись сотрудником народнического “Русского богатства”, Перцов вместо ожидавшейся от него популяризации идей Михайловского и компании попытался донести до читателей журнала мысль о самоценности искусства. После отлучения от журнала он уехал на родину, в Казань, и там, по его собственному выражению, “отвел себе душу за весь великий пост „Русского богатства””, внушая “казанскому обывателю уважение к поэтическому творчеству и его независимости от злободневных потребностей”.

Эволюция взглядов Перцова естественным образом заставила его искать союзников среди приверженцев едва начинавшего тогда зарождаться модернизма. Переписку Брюсова с Перцовым А. В. Лавров в предисловии к изданию “Литературных воспоминаний” определяет как “наиболее пространный, многообразный по содержанию и напряженный по мысли эпистолярный диалог из всех, которые вел сначала отверженный поэт-декадент, а потом мэтр русских символистов со своими именитыми современниками”. Парадокс в том, что к своим спутникам Перцов и на этот раз относился с изрядной долей скептицизма. Поэзию Брюсова он признавал, но она никогда не была ему особенно близка; Бальмонт же и вовсе представлялся Перцову литературным недоразумением и фигурой откровенно комической. Достаточно прочитать тот эпизод “Литературных воспоминаний”, где Перцов рассказывает, как лежавшего на парижской мостовой пьяного Бальмонта переехал фиакр: в этот момент, резюмирует автор, “он чувствовал себя, вероятно, наиболее законным наследником „безумного Эдгара””. Поэтическим идеалом для Перцова навсегда остались Фет, Полонский и Майков, и сам он всю жизнь писал стихи, лишенные какого бы то ни было следа модернистских влияний.