Читаем Новый мир. № 12, 2003 полностью

Новый мир. № 12, 2003

Что касается «жизни от противного», то она тоже не слишком оригинальна и тем более удивительна способами, которыми манифестируется. «Мозаика фактов по мне такова, / что было бы глупостью не усомниться / в способности и самого божества / отстаивать толком свои же права / и взгляды свои, невзирая на лица». В этих понятных сомнениях самое, пожалуй, утешительное — музыка. Она, как радио в деревенском доме, никогда не выключается и присутствует то голосами Бернеса и Утесова, то вдруг является совсем другими именами и ракурсами: «Сказал бы я: музыка есть, Берлиоз…» — или: «…вот и гибнет соперница рая, Дон Кихота земля, Дебюсси». Но главным образом это «музыка из ниоткуда», о которой мы уже заявили в самом начале названием этих заметок, музыка стиха, настоянная на «семантике метра» великих предшественников, музыка «для тонкого слуха», возникающая из ритмов, фонетики, рифм и просто из воздуха — «оттого, что ты дома, что грустен твой смех…».

Все имеет оборотную сторону. К каждому достоинству прикладывается недостаток. Только в искусстве случается, что отсутствие какого-то положительного качества смотрится неожиданным приобретением. К поэтике Ивана Дуды есть претензия: нет лирического героя — персонажа, с которым охотно идентифицирует себя читатель, — и может показаться, что книга Дуды слишком описательна, не хватает в ней участия автора в каких-то событиях знакомых, запоминающихся. «Не хватает концентрирующей внимание сюжетности, что ли, конкретной ситуации, когда все многообразие слов и образов работает в конце концов на ее разрешение. Так в поезде можно часами смотреть в окно под стук колес… но после не за что зацепиться, чтобы восстановить что-то отдельно…» — написал из Омска по поводу «Разлинованной тетради» один поэт, человек тонкий и одаренный.

Я думаю, что это как раз тот случай, когда внесение лирической персоны лишило бы стихи индивидуальности — как ни странно. Своеобразие их держится на этом отсутствии. А лирический герой — вовсе не непременное условие лирики. Его отсутствие появилось, если можно так выразиться, две тысячи лет назад. «Он почти никогда не пользуется местоимением „я“, избегая таким образом вездесущего эгоцентризма, который был несчастьем как его современников, так и преемников… Он напрочь лишен нарциссизма, неосознанно демократичен и чрезвычайно смиренен. Вот почему в его строках нет априорного поэтического апломба, и вот почему его будут читать в следующем тысячелетии, если, конечно, оно наступит» (Бродский о Вергилии).

Лирического героя нет, но автор-то проявил себя так искренне, так полно (и так нежно), как дай вам Бог, всем другим. Иван Дуда — человек мягкий, застенчивый, свой ум выказывающий как бы по необходимости, живущий нелегкой жизнью, любя ее «от противного» тайной, запретной любовью.

И вообще человек из толпы, каким предстает перед читателем поэт, более, чем кто-либо и что-либо другое, может противостоять человеку толпы, несущему нынче такую серьезную опасность для общества — будь то безумный футбольный болельщик, рок-фанат или яростный защитник исламского фундаментализма. Проблема сохранения индивидуальности стоит перед человечеством, может быть, как никогда прежде. В этой связи вопрос: «С кем вы на рынок Торжковский идете, / кто эту жизнь комментирует вам?» — вписывается в ряд самых насущных, недалеко отстоящих от начального «быть или не быть?». Я надеюсь, что читатель, столкнувшийся с ним на 52-й странице книги Дуды и прочитавший его с той интонацией, которая продиктована предшествующим текстом стихотворения, почувствует в авторе собеседника, с которым не хочется расставаться; легко помещающиеся в сумке, в портфеле, в кармане плаща «Фрагменты» — грустный и утешительный комментарий жизни.

…Ах, взбалмошной юности грех не осудим,присмотримся к ивам плакучим, к туману,к убогим заведомо будням, мы — люди,мы — люди, Мария, так мнится Ивану,не смей же, не всхлипывай больше, не стоитраспугивать звезды ночные, гляди, какцветы наши грустно поникли, левкои:сорвавшему голос уже не до крика.

Елена НЕВЗГЛЯДОВА.

С.-Петербург.