Новый Мир ( № 12 2006)

Л. Лаврова тонко прослеживает связь “Рыбы” с духом творчества французского философа румынского происхождения, изгнанника Эмиля Чорана (П. Алешковский, знаю, ценит и любит его книги). Имя Чорана не единожды встречается в статье, им и заканчивается: “„Дом в окошки ушел” не в одних лишь российских пределах. Ныне на обломках нашей прежней истории для многих не оставлено иного удела, как обосноваться в изгнании — в граде иллюзий и воспоминаний, стараясь не сделаться эпигоном собственных переживаний. С вечной Родиной в мыслях жить везде и нигде, что, по-видимому, и предстоит героине романа П. Алешковского, согреваемой и согревающей тем теплом, о котором писал Чоран. Теплом, „напоминающим предчувствие рая”. Этому французскому румыну, пессимисту и скептику, эгоисту и мизантропу, подобное тепло представлялось, несомненно, абстрактным. Героиня Алешковского — совсем иной человеческий тип, не случайна ассоциация с рыбой — древнейшим символом опоры, спасения и чистоты, магического перерождения. Дар, которым наделена Вера, согревать, возрождать к жизни прикосновением рук даже тяжело и безнадежно больных, отнюдь не абстрактен. Возможно, как уже говорилось, здесь кроется послание всем тем, кто еще способен поделиться теплом, пока не заброшен новый невод и твоя рука не столкнулась с рукой мертвеца”.

Самуил Лурье.Два эссе. — “Зарубежные записки”, Германия, 2006, № 2 (книга шестая).

Из финала второго текста (“История куста”) — про толстовского “Хаджи-Мурата”:

“…Итак, — скажет критик, — сюжет не совмещается с характером героя!

Ну и бог с ним, с критиком. И с сюжетом. И даже с характером.

Человек, изображенный Львом Толстым, почти всегда больше своего характера.

То есть всегда — если он изображен с любовью.

Потому что когда кого-нибудь любишь, то не важно, какой у него характер, а важно только, чтобы он был всегда.

Как историческое лицо Хаджи-Мурат — загадка. Как литературный герой — неисправная кукла.

Но когда он идет к фонтану под горой, держась за материнские шаровары, — когда бесшумно взлетает, словно огромная кошка, в седло, — когда, вырвав из бешмета клок ваты, затыкает себе рану и продолжает стрелять, — читателю так же, как и автору, нестерпимо знание, что существует смерть.

С этим чувством и ради этого чувства написан „Хаджи-Мурат”: с чувством, что реальность прозрачна, бесконечна, залита нежным светом и наполнена смертными существами, которым дано понимать друг друга посредством бессмертной любви.