А однажды, когда Петра не было дома, Мария сама отправилась в Исторический музей. Она сразу же стала подниматься в тот зал, где висел портрет императрицы Марии Александровны, но на лестнице ей навстречу вышла женщина в старинном платье с пышным бантом вокруг ворота, украшенного драгоценностями. Лицо ее показалось Марии знакомым, и она остановилась, не в силах оторвать от него глаз. А женщина кивает ей головой.
— Да, да, вы могли меня раньше видеть. В Третьяковской галерее. Мой портрет там висит в
зале художников-передвижников. Называется “Неизвестная”.Мария сразу вспомнила эту картину, которая всегда завораживала ее какой-то таинственностью. Прекрасная дама в экипаже с надменным выражением лица. Руки прячет в меховую муфту. На голове теплая шляпка с белым пышным пером.
— Перед вами княжна Долгорукая, — продолжает женщина. — Император заказал мой портрет лучшему тогда портретисту Крамскому.
Я сама указала художнику место, где на картине должна была проезжать моя коляска. Это Аничков дворец. Там жил наследник цесаревич Александр, сын государя, со своей семьей. Они не признавали меня и моих детей. Именно поэтому я и хотела на картине быть возле них с самым независимым видом.
Мария уже не стала подниматься наверх, а пошла за этой таинственной женщиной вниз, слушая ее рассказ.
— У нас в Смольном институте все воспитанницы были влюблены в императора. А я особенно его обожала. Ему было сорок семь лет, мне— семнадцать. Первая наша близость произошла в Петергофе, в павильоне “Бельведер”. Он тогда сказал мне: “Отныне и навеки я считаю тебя женой перед Богом... Будь благословенна”.
Внизу новая знакомая повела Марию в дверь с надписью “Служебное помещение”, где никого не было.
— Император в конце концов узаконил наших детей. Возвел в княжеское достоинство с титулом “светлейшие”. Фамилию нам дал — Юрьевские. В честь моего предка Юрия Долгорукого.
Вернувшись домой, Мария так и набросилась на своего супруга:
— Брал бы уж до конца пример с императора! Александр Второй, в отличие от тебя, был глубоко озабочен судьбой своих внебрачных детей. Узаконил их. А ты бросил свою Машеньку!
Петр только смущенно оправдывался:
— А что я мог сделать? У нас с тобой в то время был уже свой Андрюша. Да и какой из меня отец? Жалкий художник, картины мои никто не покупал. Вина я тогда много пил. Кому такой нужен?
— А мне, значит, нужен! Со мной, значит, все можно! И нищета,
и выпивка! Я все терпела! Сына одна воспитывала! От тебя никакой помощи!