Новый Мир ( № 2 2000)

При этом был, как всегда, когда дело касалось поэзии, строг, взыскателен и даже беспощаден. Стихи Дербина слагала уже крепкие, звучные, но были они неженственны, по–медвежьи косолапили и отдавали жестокостью.

У меня под руками ее очень сильный третий сборник — “Крушина”. В раннем стихотворении “Люблю волков” есть такие строчки:

Люблю волков за их клыки во рту,

За то, что их никто уже не любит,

За то, что их так безрассудно губят,

Природы попирая правоту.

И заключение:

Вся грузная, бояться буду драки,

Я все ж оскалю острые клыки,

Когда за мной погонятся собаки.

Мои волчата! Вам несдобровать.

Но разве сдобровать дворовым сукам?!

Я глотки их успею перервать,

Пока меня по голове — обухом...

Когда ж с башкой, раздробленной в огне,

Лежать я буду, сотворя бесчинство,

Ну кто поймет, что вот сейчас во мне

Погублены любовь и материнство.

Или веще–зловещее предощущение в другом стихотворении: Убийственно в яростном стрессе

Слепое движение рук...

Целый ряд подобных стихов был в той рукописи, и Рубцов категорически выступал против них, утверждал, что женщине не подобает писать стихи такого рода.

По жалости натуры склонный благоволить женщинам, я что–то возразил рецензенту. Но он, обычно благожелательно относившийся к тому, что я глаголю, на сей раз был непреклонен и суров.

Сборник, в общем–то, был одобрен. С замечаниями возвращен автору на доработку.

Но, увы, увидеть свет предстояло ему не скоро...

Я, да и не только я, все мы, вологодские писатели, как–то надолго выпустили из виду гулевую парочку поэтов, и лишь стороной долетали слухи о том, что они уж и драться начали. У Дербиной была девочка, собиравшаяся в школу. Женщина нашла себе работу, устроилась библиотекарем на торфяном участке. Здесь же, в полугнилом бараке, при библиотеке, была и комнатушка для жилья.

Лишившаяся дома и мужа по причине любви, Дербина устроилась на участке, что располагался верстах в пяти от Вологды, и облегченно вздохнула.

Но неугомонный кавалер достал ее и на торфе.

Ну, достал и достал, что тут поделаешь, коли такая привязанность у человека и обожание непомерное, всепоглощающее. И обожал бы иль сидел бы в барачной библиотеке, книжки читал, стихи записывал, так нет ведь, его скребла творческая жила по сердцу, не давала сидеть в укромном уголке, страсть нравоучения влекла к народу. В дырявых носках выйдя из–за стеллажей, он обвинял читателей–торфяников в невежестве, бескультурье, доказывал, что лучше Тютчева никто стихов не писал и не напишет, декламировал, с пафосом, с выкриком, поэзию обожаемого им поэта.