Новый Мир ( № 2 2002)

Мари выбирает именно “негра”, именно “огромного и чудовищного” лишь потому, что он попался ей раньше “слона”. “У меня нет доводов, есть желания...” Билл Вест раздирает ее кожу до крови, после актов с ним на теле Мари остаются засосы, синяки, ожоги — всех цветов радуги. Таинственную, подземную связь больше невозможно скрывать. “Кто это? Вы трахаетесь, как звери, да?” — почти плачет Франсуа, срывая с супруги одежду. Реакция Мари предельно точна: “Франсуа, я тебя предупреждаю, я от этого не откажусь! Ясно?! Ты этого не вынесешь! Не пытайся узнать, кто это! Не важно, кто это, просто не важно...” — “Скажи!” — “Тогда ты будешь думать об этом, и я пропаду!”

Кстати, решающим аргументом в пользу Билла стала для Мари некая афроамериканка, его постоянная сексуальная партнерша, которую Мари случайно увидела в могучих объятиях. Именно это обстоятельство разрушает все социальные запреты и моральные табу: Мари понимает, что с Биллом она станет одной из многих. “Пусть все придут и пьют мои груди... Но все, именно все”.

“Я тебя не люблю, я по-прежнему люблю своего мужа! — обращается Мари к Биллу и... снова отдается ему. — Ты просто кот, который упал с крыши в мой сад. Я для тебя никто. Остается только реальный, жгучий секс...”

“Чем этот черный танцор лучше Франсуа?” — недоумевает мать Мари. “Он овладевает мной!” — “Овладевает? Ну и как, как это происходит?” Мари отвечает потрясающим по точности и жестокости взглядом. Впрочем, матушка напрасно убивается: на физическом уровне ничего особенного, секс и секс, черное — белое, перемена позиции, белое — черное и так до бесконечности. По-настоящему он овладевает ею в другом измерении. Вот смыслообразующий монолог Мари, обращенный к Биллу: “В детстве я боялась: Господь решит, что я должна буду родить Ему ребенка или построить собор. Поэтому я молилась: о, прошу Тебя, Господи, в моей школе столько девочек, которые лучше меня, я покажу Тебе их! Я не хотела принадлежать Ему, стать Его служанкой. Я хотела жить своей жизнью, затеряться в толпе. Я хотела, чтобы меня оставили в покое...”