Новый Мир ( № 2 2004)

Именовался я не вожаком вояк,

не завсегдатаем таверн.

Я тезкой был тому, кого в подводный мрак

отправил странствовать Жюль Верн.

Была надежна ночь (пока я слыл ничем),

как дверь, закрытая на ключ.

И только лунный шар, как водолазный шлем,

незряче пялился из туч.

Это из “Nemo” — лучшей, вероятно, песни нового альбома, не особенно мелодичной и не самой благозвучной, озвученной гулом и плеском, — и как мучительно из этого дородового, дочеловеческого и неуязвимого мира выпрастываться в земной, бессмысленный, где вечно приходится, по слову Эмили Дикинсон, “кем-то быть”:

А предстояло мне не по лазури плыть

на зов луны, волны, струны,

но рыть болотный торф и чужеземцем слыть

на языке любой страны.

Понятное дело — нелюдь везде чужеземец; отсюда и повторяющееся “Прощай, чужестранец!” в “Тирренском море” и “Не объявляй помолвки с иноверцем” из сравнительно раннего сочинения; “неземной” в стихах Щербакова — почти всегда буквальная констатация, а вовсе не расхожий троп.

Вдали от райских рощ, где дышат лавр и мирт,

считать отечество тюрьмой

и бормотать в сердцах, “какой невкусный спирт”,

лечась от холода зимой.

И повергаться ниц, теряя нюх и слух,

когда случится вдруг узреть,

как стая синих птиц клюет зеленых мух

(лечась от холода, заметь).

Лучшей и более отталкивающей метафоры, чем эти синие птицы, клюющие зеленых мух, для земного бытования романтиков не придумаешь. Щербаков — самый крайний и последовательный романтик, поскольку его отвращение к миру тотально, свободолюбцы в его мире давно неотличимы от рабов, единственным средством для исправления реальности остаются “Мои ракеты” из песни девяносто пятого года — то есть радикальное уничтожение этой реальности “как класса”. “Если” — еще один шаг на пути избавления от всего человеческого, вот уж и любовь только в тягость, никаких тебе иллюзий:

Чуть бы пораньше, лет так на шесть

или хотя бы на пять лет, —

мне б нипочем восторг и тяжесть

этой любви. А нынче нет.

Ночь не молчит, урчит, бормочет,

много сулит того-сего,

но ничего душа не хочет

там, где не может ничего.

Демоны страсти вероломной,

цельтесь, пожалуй, поточней.

Пусто в душе моей огромной,

пасмурно в ней, просторно в ней.

Север зовет ее в скитанья

к снежной зиме, к сырой весне…

Спи без меня, страна Испания!

Будем считать, что я здесь не

был.

Или, как еще лаконичней сформулировано в следующей песне альбома: “Пойду в монахи постригуся. Не то влюблюся в этот ад”.