Новый Мир ( № 2 2004)

Гораздо убедительней для щербаковского героя реальность собственного детства и отрочества, к которым он в песнях обращается все чаще; и не только потому, что в это время еще свежа пренатальная память о счастливом мире без слов, мире туманных образов, безымянности и связанной с нею неуязвимости, — но и потому, что в детстве ярче были, по блоковскому же определению, “молнии искусства”. Вся “Травиата” с нового диска — об этом; и здесь мы находим лучшее из щербаковских определений музыки: “Нечто важно и непреложно грядет из тьмы, еле звуча пока, когти пробуя осторожно, как сонный зверь, спущенный с поводка”. Вся “содержательная” часть искусства, все, что выразимо словом, — автору не нужно: “Чей был выигрыш? Кто противник? Вспять оглянешься — пепел сплошь. Страхам школьным цена полтинник, а уж сегодняшним — вовсе грош”. Есть только “зверь летучий в дымах и саже, небыль-музыка, мир иной”; и чем меньше в ней смысла, тем лучше. В щербаковских песнях, скажу еще раз, смысла — в традиционном значении — и вовсе немного, и человеческих эмоций почти нет; впрочем, тут есть и еще одно объяснение — ожог; нервозность и впечатлительность на грани человеческих возможностей. Как и Блок — да, собственно, как и все радикальные романтики, ненавидящие быт и живущие в предчувствии возмездия, — Щербаков живет в предчувствии “Последней Гибели”, но избегает говорить о ней напрямую, всегда — в обход, предельно зашифрованно и, уж конечно, не по эзопско-конспирологическим соображениям. С предыдущего диска “Deja” наименее понятой и, пожалуй, незаслуженно малоизвестной осталась превосходная песня “Не бывает”; более адекватную картинку двухтысячного года мало кто нарисовал:

Не вполне поворотлив собой утерявший стрелецкую прыть

Зверобой с рассеченной губой, обещавший меня пережить.

Девяносто навряд ли ему, но не меньше восьмидесяти,

И грозится, по-видимому, он скорее для видимости.

А сам не сумеет. Сумеет не сам.

Мне он не опасен. Опасен не он.

Содержался там и прогноз на ближайшее будущее — пожалуй, слишком беспощадный в отношении лирического героя: “И как только всеобщее „за” превратится в зловещее „чу”, я отважно закрою глаза и со всей прямотою смолчу”. Если этот герой и молчит — то не из трусости, естественно:

Лишь бы не нынче о дыбе с кнутом,

Лишь бы о главном ни звука.

Музыка кончится, настанет разлука,

Хватимся — пусто кругом.