Новый Мир ( № 2 2008)

ступая, как горе-танцоры,

подошвой на милый носок.

Но чаще, и чаще гораздо:

как в терцию ветер поет,

владениям Ахурамазды

печальный ведя пересчет.

Где века орудуют клещи

и дня оглушает тамтам,

мы заговор вещи и вещи,

и славно, что ищут не там.

Вот бабочка, вот можжевельник.

Всему соответствие есть.

Но кто здесь друг другу подельник,

халдеям и тем не прочесть.

Еще хорошо на прилавке,

где школьники в тысячу глаз.

Значки, переводки, булавки

вовеки не выдадут нас.

 

*     *

  *

А сами мы не местные,

науке неизвестные

диковинные виды.

Не счесть наши обиды.

Стоит между планетами

отцепленный вагон.

Не жалуют монетами,

но и не гонят вон.

 

*     *

  *

Солнце опускается вверх тормашками,

кажет на миру обезьяний зад.

Заигрался дворник метлой с бумажками,

неурочной смене порывисто рад.

Силуэтом дворника, серее серого,

разом загорожены Икея и Ашан.

Ждем из Типерери — теперь с Перервы —

поезд муравьиных рыжих партизан.

Для того и рельсы по небу проложены,

шерстяные рельсы, на ять руно.

Раньше бы уселись на ядра, но

ядра переплавлены, пушки уничтожены.

Два рассказа

Ремизов Виктор Владимирович родился в 1958 году в Саратове. Окончил филологический факультет МГУ. Живет в Москве.

 

Как распилить тополь…

Тополь упал ночью. Гром грохотал. Дождь лил как из ведра, а ветер метался по саду, терзал что-то на крыше и рвался в старые окна. Баба Ксения как раз стояла на коленях под иконами. Трепетали язычки лампадок в темноте.

И тут полыхнуло мертвенным светом в окно, лики святых на миг исчезли, и что-то огромное затрещало в саду и двинулось к ней, круша все на своем пути. Баба Ксения вздрогнула, а губы сами собой, сбившись с молитвы, зашептали: “Прости, Господи, меня, грешную!”

Не попал тополь на дом. Наискось, в сад рухнул. Угол только задел и ветками содрал рубероид с края крыши. Но забор у старухи повалил, по пути сломал две старые яблони и вишню и еще до соседей дотянулся вершиной.

Баба Ксения, сколько ее помнили, загнутая совершенным крючком от самой поясницы, так загнутая, что и разговаривать могла только повернув голову набок и глядя снизу, как бы извиняясь, что с ней так неудобно, горбилась возле лежащего дерева в хмурых утренних сумерках. Весь угол сада был разворочен — не узнать.

Глаза ее, однако, осматривали тополь спокойно, даже казалось, что она и жалеет его. Еще зеленого и мокрого после дождя, но умирающего. Она попыталась отодвинуть толстую ветку от пышной клумбы с георгинами, но не смогла и заковыляла в сарай.