Новый Мир ( № 3 2003)

С тех пор в течение почти пятидесяти лет Роза пела. Каждый день. Она пела “Вдоль по Питерской”, когда после уроков топала по лестнице на пятый этаж своего дома (старинный лифт с зеркалами почти никогда не работал), пела вполголоса “Эй, ухнем!” на поле, в дождь, выбирая картошку из борозды, когда по институтской разнарядке отправляли студентов осенью в колхоз, но пела и в июле, согнувшаяся над бесконечными рядами поля, которое надо было прополоть, и сдерживая темперамент “Дубинушки”, когда после сессии их гнали в колхоз снова. Пела в девичестве и в замужестве, в горе и в радости и чуть ли не на операционном столе.

Всю жизнь она мечтала выступать на публике. Будучи студенткой первого курса, представляла, как будет петь в кафе на манер Клары Лучко — в черном длинном платье и пушистом боа:

Белая, несмелая ромашка полевая...

И держала карандаш в пальцах, как папиросу (хоть никогда и не пробовала курить):

Счастье мое, где ты? Пепел погоретый.

После выхода фильма “Разные судьбы” подхватила романс пожилого профессора:

Как боится седина моя твоего локона.

Ты еще моложе кажешься, если я около.

Но вообще-то ее репертуар был как-то старомоден — все народные песни да оперные арии, по большей части то, что исполняли знаменитые басы и баритоны. Поэтому, когда девочки тянули “Вот кто-то с горочки спустился”, она шокировала всех грубыми неженскими низами.

Еще Роза любила “Не искушай меня без нужды”, как-то ухитряясь довольно искусно имитировать то Катульскую, то Козловского, которые на пластинке поют дуэтом. Но во всю жизнь она не имела слушателей.

В родительском доме было не до песен после того, как мать в шестидесятом пошла работать. Приходила вечером со службы и трагическим голосом распекала дочку за немытую посуду и переполненное мусорное ведро. Родные терпеть не могли эти Розины истошные завывания, похожие на стоны и вои водопроводных труб.

В Станкине, где она училась на механическом, тоже дар ее не был востребован, даже и в художественной самодеятельности. Те костровые туристские песни, которые были в ходу, оставляли ее равнодушной, а грянуть какую-нибудь “Блоху” или “Ехал на ярмарку ухарь-купец” и даже “Барыню” среди вечера с танцами, взбаламутив лирический настрой, было неуместно.