Новый Мир ( № 3 2009)

Об этом поведал племянник утром, за завтраком. В густом благовонии плетистых изросшихся розовых кустов стоит у Марии и брата стол, за которым семья собирается трижды в день. Завтрак похож на обед: густой борщ. Мария принесла с грядки лук, многослойный и полупрозрачный, и пучки узорчатых листьев петрушки.

— Арсений просил передать, чтоб ждала в полдень у пруда.

Я поперхнулась и отложила луковое колечко:

— У какого еще пруда?

— А — там…

Мария одобрительно рассмеялась:

— Быстрый.

Ее лицо и вся ладная крепкая фигура выражали спокойствие. Она располнела, да и в юности была крепка, румяна, сдобна — и не ленилась каждый день проделывать те ухищрения, те простодушные нелепости, что подразумевались конкретно понятым телевизионным девизом “уход за собой”: рисовала синие брови и густо подмалевывала ядовито-розовым губы. Я всегда ее любила, но это “быстрый” подняло в стакане сознания легкую бурю негодования.

И вот я жду Арсения с готовой просьбой отстать, но дырявые, прыгающие от легкого ветерка тени на траве и воде, скульптурные облака и даже ведро соседа — перестроили на созерцательный лад. В отдалении на поле взмахивают блескучими лезвиями, как будто веслами, косцы, удаляясь по волнам никнущей жатвы, и запах свежесрезанной осоки долетает сюда. Припозднились, роса сошла повсюду, кроме как в глубокой тени, солнце печет немилосердно. Рубахи — кто постарше — и футболки — молодежь — поскидывали, широкие спины лоснятся от пота. У старших под рубашками майки, и тело приняло загар только там, где его не прикрывает хлопок: шеи и руки до плеч. Но парни изыскивают время позагорать, отдохнуть здесь же, у пруда, скорее напоминающего болотце. Поэтому их тела бронзовы без изъятья.

Арсений явился важный, торжественный. Черные кудри расчесаны на пробор, карие глаза блестят. При свете дня были заметны юношеские бритвенные порезы на гладких щеках и ажурные пятна выше запястий, в то время как ладони были тщательно вымыты и даже, кажется, пахли мылом.

— Прывит, — сказал он.

— Привет.

Он совершенно не знал, что говорить дальше, и я не знала. Взъерошил волосы, разрушив тщательную прическу, и улегся на спуске к воде, где я сидела.

— Вызеленишь штаны.

— Ну и хай. Тоби, что ли, стирать?

Я хмыкнула.

Он вытянул из стебля травинку и вставил в зубы. Потом немного подумал — будто облако набежало на лоб, — сорвал, все так же лежа, полевой клеверок и протянул мне:

— На.

Рассмеялась:

— Ты очень галантный.

— Выходи за меня замуж.

Серьезные сдвинутые брови.

— Спой что-нибудь, пожалуйста.

— А что?

— Ну, ты же пел вчера.