Новый Мир ( № 3 2009)

Мисяць на неби, зироньки сяють,

Тихо по морю човен плыве.

В човни дивчина писню спива-а-е,

А козак чуе, серденько мре…

Голос у него был — трезвый — чистый, высокий. Протяжная мелодия струилась над водой, витала в ветвях, уносилась в небо…

Мы просидели, почти не разговаривая, на берегу часа три. Несколько раз он принимался петь, но ни одной песни не знал наизусть до конца.

— В мене мати пое, я тильки подпеваю. Вона хороша, але сама не уявляет, шо робит. Ну да я тоби казав…

Налетел ветер, набежали тучи, засобирался дождь. Мы встали.

— А придешь завтра?

— Завтра…

— Приходь. Я визьму у матери зошит, вона слова писень туди записуе. А у вас в России есть якись песни, романсы?

— В твоем возрасте, — нравоучительным тоном заметила я, — у нас в основном слушают рок. Или электронную музыку…

Он вспыхнул, повернулся и зашагал по траве, не оглядываясь.

Мерзли ноги. Не было с собой носков. А если бы и были, их бы отняли в приемном покое так же, как и всю одежду, кроме нижнего белья. Лифчик бы тоже сняли. Чтоб не повесилась?..

Они надели на меня куртку, завернули в одеяло, связанную, обессилевшую. Понесли, при ужасе присутствующих, под взглядами сидящих у подъезда чужих бабулек, непонятный понесли кулек в синюю машину скорой психиатрической помощи. Сопровождал почему-то Егор. Самый трезвый? Зрачки у него были нормальные. На каталке распеленали. Лежала, глядела в окно, больше не кричала. Молча сняла с шеи бело-голубой дешевенький крестик и отдала Егору.

Он тотчас надел его.

— Я, кажется, досмотрела свой сон, — сказала. — Помнишь, ты говорил о своем многосерийном сне? У меня тоже был такой. Так вот, вроде бы я его досмотрела.

— Однако ты как-то уж очень всерьез. Зачем так?

— Это не я. И вообще, такое чувство, как будто я умерла. Ты помолишься за меня?

Он кивнул. Отвернувшись, стал смотреть в окно.

Ждали с Егором в приемном покое на красных дерматиновых стульях. Ушли мои угрюмые ангелы-санитары с опущенными книзу уголками рта и не глядящими прямо глазами. Осталась полная женщина за столом.

Я разглядывала линолеум, он был совершенно такой же, как на кухне моей съемной квартиры. На окне — чахлая фиалка, как будто здесь ничто не могло чувствовать себя хорошо, расти, разворачивать листья, процветать.

В пластиковой коробке с полдюжины ручек. Приемщица подклеила страницу в растрепанную книжку и положила передо мной серый бланк, каких в изобилии во всяком учреждении.

— Подписывай.

— Зачем?

— Подписывай, меньше хлопот. Или через суд. Как хочешь.

Я подписала.

Пришли в отделение, Егор попрощался: