Новый Мир ( № 3 2009)

Потом они засыпали. Валентина — позже. Она глядела на спящего чужого ей человека и думала отвлеченно и почти официально, как будто была одета. Думала о том, как с возрастом становится все труднее найти мужчину.

— Я не собирался просто поблудить с тобой, — с горечью говорил Сергей наутро, мешая сахар звенящей ложкой в стакане со щербатым краешком. — Не бойся меня и не бойся рожать. Кому мы будем нужны, кроме наших детей? Государство о нас не позаботится!..

Валентина теперь казалась себе очень старой. В свои почти тридцать.

Шелудивый пес проковылял за окном, ловя взгляды прохожих просящими глазами. Вот и она такая же, сутулится на перекрестке — одинокая женщина, как побитая собака, выгнанная в дождь, сиротливо поджимающая некогда пышный хвост между мосластых лап.

Сквозь степную явь просачивался сон в метро, карта линий, как надоедливая янтра, впивалась в глаза, проникая сквозь веки, а вокруг продолжался свист, и топот, и храп, и издевательский смех, и гортанная речь из вскликов, на незнакомом языке, и только когда она вошла в подъезд, все затихло.

Но она знала, что это еще не конец.

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Tverskaya.doc

Делать стало вдруг нечего. Вечера превратились в яркие дни, дни — в сумрачные утра. Тверская полнилась резким ветром. Он дул в глаза, в ноздри — ни дышать, ни смотреть. Автомобили катили сплошным потоком, по их обтекаемым телам струились огни — лампочки, раскинутые праздничной сеткой над дорогой, яркие вывески, витрины, елки, сверкающие всеми цветами, — одна заслоняет памятник Юрию Долгорукому у красного здания мэрии, другая, как маяк, возвышается в глубине улицы, на Охотном ряду. Огромный плазменный телевизор — бросче любой реальности — приковывает неотрывные взгляды, хлещет рекламой.

— Нет. И всё. Тут, — чеканила Валентина, с ненавистью глядя в слепую морду телевизора.

— Да! — воскликнул Сергей, схватил ее за плечи и развернул к себе. — Пожалуйста, да!..

Так уже четверть часа, а может быть — больше, они шли вниз по улице, останавливались, возобновляли движение, отставая, догоняя друг друга — направлялись в воронку площади, где, как в калейдоскопе, закручивались и огни, и автомобили, и елки.

Они скандалили. Орали. В шуме улицы было почти не слышно, глухо, как в одеяле.

Прохожие не оборачивались на парочку — здесь все время кто-то визжит, выделывается, поет, играет на странных музыкальных инструментах, выясняет отношения, плачет, хохочет.