Новый Мир ( № 4 2002)

кто грамотен. А если не сильна...

А если был тот смысл, пятном размылся...

Но есть душа. И ты для нас — она.

Шампейн, Иллинойс.

8 августа 1998.

Счастливый человек

Счастливый человек поцеловал в уста

Венецию, куда вернулся позже.

Такая же! Касаниями рта

ко рту прильнула тепло-хладной кожей.

Приметы на местах. Лев-книгочей;

зелено-злат испод святого Марка,

а мозаичный пол извилист и ничей:

ни Прусту, никому отдать его не жалко.

Ни даже щастному, счастливому себе.

Или — тебе? Поедем “вапореттом”

и вверим путь лагуне и судьбе,

и дохлым крабиком дохнет она, и ветром.

По борту — остров мертвых отдален:

ряд белых мавзолеев. Кипарисы.

Средь них знакомец наш. Да тот ли он,

кто усмиряет гневы и капризы

гниением и вечностью? Салют!

Приспустим флаг и гюйс. И — скорчим рыла:

где море — там какой приют-уют?

Да там всегда ж рычало, рвало, выло!

Но не сейчас. И — слева особняк

на островке ремесленном, подтоплен...

Отсюда Казанова (и синяк

ему под глаз!) в тюрягу взят был во плен,

в плен, под залог, в узилище, в жерло —

он дожам недоплачивал с подвохов

по векселям, и это не прошло...

И — через мост Пинков и Вздохов

препровожден был, проще говоря...

А мы, в парах от местного токая,

глядели, как нешуточно заря

справляется в верхах с наброском Рая.

Она хватала желтое, толкла

зеленое и делала все рдяно

любительским из кружев и стекла,

а вышло, что воздушно-океанно,

бесстыдно, артистически, дичась...

Весь небосвод — в цветных узорах, в цацках

для нас. Для только здесь и для сейчас.

В секретах — на весь свет — венецианских.

Шампейн, Иллинойс.

Май 2001.

На части

Разрывная рана, и — Нью-Йорк!

Я бывал, где дырка от нее,

раньше, хоть и не часто:

там вишенка из коктейля

скушаться мне хотела

                на счастье.

Но лишь тут удача или чудо,

что жив и вижу, как в экран

вдруг Мухаммед влетает, ниоткуда,

и — рвать на буквы город и Коран.

Смерть собственную — об другие!

Рай выкресать об Ад, о — страх...

И мыслящие черепа

                перемолоть в погибель,

в бетонную труху, в субстрат.

В стеклянную крупу, в железные лохмотья...

Откуда мне знаком руинный вид?

А — в первый тот наезд в Манхэттен,

                в миг: — Ах, вот он! —

с боков — некрополи стоячих плит

и вывернутый взгляд

                 на град

                                  с наоборотом.

Нас нет, а памятник уже стоит.

Да гордый город был.

                 В минуты сломан.

На колени, словно слон,

пал, которому вдруг ломом

в лоб влепили наповал,

                 на слом.

Банк! И метит в мозг ему мечеть.

Где ты, Супермен? В параличе...

Вот бы и мне кончаться,

где вишенка из коктейля

скушаться захотела.

                Так — в одночасье!

Здравствуй, тысячелетие

                 и несчастье!

Цвет времени

Начинается тысячелетие желтым

лучом за облаком полуседым.