Новый Мир ( № 4 2004)

“Я — Самодержец Вдохновенья

Непогрешимец Божества

Собою Сам Творец Творенья

Бессмертной Жизни Голова”.

 

“Ленинградская здравница”

Летом, после десятого класса,

я жил в Териоках под Ленинградом,

готовился поступать в институт

и как-то на пляже

в тетради по химии

написал стихотворение.

Я сразу оделся и отправился с пляжа

в редакцию местной газеты

“Ленинградская здравница”.

День стоял пляжный, июльский,

и не было в редакции

даже машинисток.

И только главный редактор,

распаренный, в расстегнутой бобочке,

томился у себя в кабинете.

И он обрадовался моему визиту:

— Давайте, что у вас?

— Стихи, совсем свежие.

— Прекрасно, давайте. —

И он прочел прямо по тетрадке.

— Ну как?

— Что — как? Превосходно!

— Что же будет?

— Как что, в номер!

— Боже, и когда это выйдет?

— Как когда? Завтра! —

...И назавтра я стал печатным поэтом

с гонораром и авторским экземпляром.

И потом, когда тридцать лет

я бился головой о стенку,

кричал, настаивал, матерился,

пускался в лобовые и фланговые атаки,

пил французский коньяк с негодяями,

ловчил в международных интригах,

оплакивал зарубленные верстки, —

я вспоминал этот летний полдень в Териоках,

эту горячую, с запахом линотипа газетку,

главного редактора

в бобочке цвета гнилой розы, —

и думал о базарных, щербатых тарелках,

этих Весах Судьбы,

о гирях и разновесках,

брошенных вертикально, от зенита к надиру.

Окончательно —

Мене, мене, текел, упарсин.

 

От Невки к Невке

Первый морозец зимы Петроградской

прохватывает бушлат и свитер.

Один я стою на мостике через Невку:

над Петроградской — Лаокоон дымный,

над Васильевским — багровая Ниагара заката.

Здесь я прыгнул с трамплина молодости к экватору жизни

и ушел на платформу к полночному экспрессу.

Помню я, как дернулись вагоны,

как накренился стакан железнодорожного чая.

Кого я встретил, кого прозевал я

на корявой площади у трех вокзалов?

Кубиками наркоматов Москва выступала,

гербами и звездами светили посольства,

а я был последним электроном

всесильной молекулы государства.

И мне нехотя отломили ржаную горбушку

и присыпали ее каменною солью.

Надо было просыпаться прежде рассвета,

дремать среди бессонницы,

любить свои невзгоды;

надо было считать ступени, лгать в глаза,

обнимать негодяев, —

и тогда наконец распахнулась калитка

в долгий воздух всемирного перелета.

Глобус на оси пропеллером завертелся,

мазнул щеки мокрый поцелуй Гольфстрима.

Прямо из аэропорта я махнул на бульвары,

они пахли кофе, опиумом, гнилой розой.

Кружка пива наполняла глоток похмелья,

точно заговорщица, подмигивала Джоконда,

свистом времени закладывало уши

возле Самофракийской Победы;