Новый Мир ( № 4 2005)

Жизнь идет, а вернее, течет, как вода,

невпопад проникая туда и сюда,

возносясь незаносчивым паром,

низвергаясь дождем. И ее я люблю

уж за то, что она — в назиданье рублю —

достается нам чудом и даром.

Небогатое солнце балтийских болот.

Истерических чаек капризный полет.

И щемящая свежесть свободы.

Все, что нужно для счастья: песок под стопой,

небо над головой, горизонт пред тобой

и залива свинцовые воды.

 

Шиповник

Там круг, очерченный бетонною стеной, —

площадка, на которую выводят

больных психических глотнуть

                                                    свободный воздух —

из камер зарешеченных — палат,

где задницы им жгут аминазином,

прикручивают к панцирным кроватям

и каждую неделю перед баней

всех проверяют на педикулез.

Где из сортира — хлорка и табак —

им открывается вид на старуху церкву,

и многие, взглянув на купола,

грудь осеняют знамением крестным.

И колокольня штормовою медью

в истерзанные сумрачные души

врывается назойливым приказом

хвалить Отца, конечно, всеблагого.

Ну что ж, какой отец, такие дети.

Так вот, площадка. Ветви вольных кленов

в нее свисают. Чахлая трава —

ковер, изъеденный прилежно молью

шагов, — чуть прикрывает глины наготу.

И вдруг — о боги! — шелестит в сторонке

разросшийся и пышно, и роскошно

шиповник, весь охваченный цветеньем.

Мой друг сердечный, как сюда попал ты?

Твои собратья в скверах и садах

глаз радуют и пьют свободу вольно,

а ты здесь, за бетонною стеной?

Устроился ты не на лучшем месте.

И тихо шелестит шиповник пленный:

“Один учитель дзэн все время воровал.

Чуть из тюрьмы — и сразу же обратно.

Его спросили: что ты делаешь с собою?

Ответил он: „Кто будет заключенных

в Ученье Просветленья наставлять,

если не я?”

                                                    Я здесь из состраданья.

Пусть видят эти сумрачные души

мое цветенье. Может быть, и в них

забрезжит что-то, ибо красота

врачует дух верней медикаментов.

Вчера здесь побывал один парнишка

с огромными и робкими глазами

испуганного ангела. И вдруг

воскликнул: „Гляньте-ка, цветет шиповник!”

И песенку запел, простую песню

о лете, о любви, о море пенном”.

Тебе, людье, живущее на воле,

по силам ли такое состраданье?

А мне — по силам?

16 октября 2003.

Последний блюз

Как фильм, назад прокрутим десять лет, —

гуляет время взад-вперед в России.

Зеркальный шкаф, ореховый буфет,

и печка чудная, и всполохи косые

ложатся на сверкающий паркет.

В жилище — некогда немецкого барона,

а ныне — в обиталище беды

по чутким клавишам аккордеона

летают все еще проворные персты.

Больной старик для нас играет блюз.

В последний раз играет он и знает,

что он в последний раз сейчас играет,

и улыбается, и я боюсь

улыбки этой пред лицом Ничто.