Новый Мир ( № 4 2009)

Только в 1965 году (также по случаю исторической даты — к столетию выхода в свет работы И. Г. Менделя «Опыты с растительными гибридами») статья Четверикова с частью новых примечаний увидела свет в Бюллетене МОИП (том 70, вып. 1, стр. 33 — 74). Издание готовил академик А. Л. Астауров, который в своей вводной статье (на стр. 27) упомянул факт подготовки дополнений и примечаний (правда, с ошибкой): «Только в год своей смерти (он умер 2 июля st1:metricconverter productid="1959 г" w:st="on" 1959 г /st1:metricconverter .) он, уже будучи слепым, продиктовал студенту В. Н. Сойферу некоторые примечания к своей основной работе, впервые публикующиеся в виде подстрочных сносок в настоящем издании его работы (см. стр. 38, 39, 43)».

Диктовал мне Сергей Сергеевич дополнения и примечания не в год смерти, а годом раньше — в 1958 году, когда и сам Астауров писал рецензию на эту работу, да и примечания, продиктованные мне, располагались не только на трех указанных страницах, а на 35-й, 36-й, 37-й, 38-й, 42-й и 49-й страницах, во всех из них в этом издании было по небрежности допущено 14опечаток и неправильностей, а еще более 10 исправлений, равно как и предисловие 1958года, были исключены из публикации. Почему это было сделано, понять невозможно, поскольку все неопубликованные дополнения и примечания ничем от опубликованных по стилю или характеру не отличались. Б.Л.Астауров прислал мне подписанный им собственноручно 9 декабря 1965года выпуск этого журнала с такой надписью на обложке: «Дорогому Валерию Николаевичу Сойферу в память С.С.Четве­рикова от одного из редакторов и авторов. 9.XII.65. Б.Астауров».

В одном из более поздних писем ко мне Борис Львович, впрочем, написал, что в 1965 году он ничего не знал ни о всех примечаниях и дополнениях, продиктованных Четвериковым, ни о существовании его предисловия к работе, написанного в 1958 году. Я понял, что память Астаурова дала сбой.

 

Четвериков диктует мне еще две работы — «Мои воспоминания» и СООР

 

В год, когда я пришел к Четверикову в первый раз, я ничего не знал о семье Сергея Сергеевича, родителях, среде, в которой формировались его характер и взгляды. Не сразу и очень дозированно он стал рассказывать мне о себе, услышанное поразило меня, и я принялся уговаривать его продиктовать мне что-то о прожитой жизни. Долгое время Сергей Сергеевич отнекивался, но когда мы быстро завершили работу над его статьей 1926 года, он согласился (причем с большой радостью) продолжить наши посиделки и продиктовать мне свои воспоминания. Он решил не касаться в них тех лет, когда был арестован и выслан на Урал, а остановиться на годах детства, юности и взросления.

В течение почти двух недель он диктовал мне каждый день по десятку страниц. Рассказывая о семье, Сергей Сергеевич остановился на важной роли мамы в воспитании трех братьев и сестры. Он упомянул о том, что мама выписывала все основные толстые иностранные и отечественные журналы, сама знала три европейских языка, причем в семье все постоянно говорили на немецком и обучали детей также английскому и французскому.

На меня произвел сильное впечатление рассказ Сергея Сергеевича о том, как интерес ко всему живому, к природе владел им с самого раннего детства: «Из детских и отроческих лет в мою душу запали три комплекса глубочайших впечатлений — любовь к природе, любовь к семье и к людям вообще и христианская вера. Сколько могу себя вспомнить, я с какой-то болезненной чуткостью и привязанностью относился к окружающей меня природе, будь то растения или животные».

Сергей Сергеевич поведал о том, как у него пропал религиозный экстаз, как на смену культивировавшимся в семье с детства привычкам к регулярному посещению с гувернантками церковных служб (хотя он отмечал, что ни отец, ни мать не были не то чтобы ревностными прихожанами церкви, но вообще никогда в неё не ходили) пришли иные увлечения. Познакомившись с историей христианства в Европе, он был потрясен тем, как римский император Константин сначала преследовал верующих во Христа, а затем по его указанию христианство вдруг было признано государственной религией и из гонимых христианские лидеры превратились в гонителей. «Величайший ужас и отвращение вызывали во мне описания преступлений „братьев во Христе” (иезуитов), их мрачная „святая” инквизиция, их виселицы и костры, на которых гибли Савонарола, Джордано Бруно и многие тысячи истинно честных людей, беззаветно защищавших свои идеалы. И перед моим восхищенным взором вставал образ „великого упрямца” Галилео Галилея, которого братья иезуиты во имя спасения имени Христа оскорбили и унизили до последнего предела и который, встав с колен, топнул ногой и молвил: „Eppur si muove” (а все-таки она движется)… От прежней моей религиозности не осталось и следа. Всё было пересмотрено, переоценено, и ничего в современной христианской религии, кроме ханжества и лицемерия, не оказалось».