Новый Мир ( № 4 2009)

Ошеломил меня и рассказ о том, каким храбрым мальчиком с раннего детства он был. Я, например, помню отчетливо, что когда я почти каждое лето жил в доме бабушки и дедушки в Юрьевце, вблизи от дремучего леса, меня нельзя было заманить туда ночью и калачом, меня там страшили непролазные кусты, мерещилось что-то неведомое в чаще, а Четвериков, напротив, ничего этого не боялся и, более того, любил в 13 — 14 лет убегать по ночам в лес:

«…забившись в непролазную глушь, я садился на кочку и слушал, слушал всякие шумы, всякие шорохи, как вблизи, так и вдали, и старался представить себе, почему тот или иной зверек или птичка пискнет или свистнет… А я сижу, не шелохнувшись, и слушаю и как будто сам становлюсь маленькой частью большого леса… В эти часы я особенно четко и глубоко чувствовал себя полностью слитым с окружающей природой, и это доставляло мне невыразимое, непередаваемое наслаждение. Чем старше я становился, тем глубже осознавалась мною эта любовь ко всему живому».

И мать, и отец Четверикова принадлежали к прославленным в истории Рос­сии промышленникам и предпринимателям и сохраняли промышленную «жилку», хотя уже не в одном поколении носили дворянские звания (были потомственными дворянами). Отец хотел вырастить из своих сыновей людей практических, продолжателей его фирмы — знаменитой на всю Россию и даже Европу фабрики суконных изделий и парадных тканей для царей и высших священнослужителей (недаром за Четвериковыми шла слава главных владельцев «золотоканительной мануфактуры»). Естественно, что отец хотел воспитать в сыновьях интерес к промышленному менеджменту (как бы сказали сегодня), поэтому их послали учиться не в классические гимназии, откуда только и был открыт ход в университеты, а в реальные училища, готовившие своих выпускников для политехнических институтов. Так, Сережу отдали в лучшее в Москве реальное училище Воскресенского на Мясницкой улице, где был высочайший уровень преподавания точных наук и математики (например, среди школьных учителей в этом училище был Иван Алексеевич Каблуков — будущий выдающийся российский химик, академик с мировым именем).

Однако одним реальным училищем учеба не оканчивалась. Накопленные отцом миллионы позволяли ему относиться более легко к тому, чтобы поддер­живать интерес детей ко всему, к чему тянулась их душа. Этим объясняется то, что в летнюю резиденцию семьи на каникулы отец приглашал преподавателей Сережи из реального училища и даже некоторых преподавателей из университета. Важную роль в развитии интереса Сергея Сергеевича к естество­знанию сыграло то, что в летние месяцы у них поселялся учитель биологии Владимир Павлович Зыков, который одновременно работал приват-доцентом в Московском университете, что для детей был куплен микроскоп, и они готовили препараты для микроскопических наблюдений уже в детские годы. В школьные годы Сережа глубоко интересовался астрономией, а их классный руководитель Егор Васильевич Орлов — любитель-астроном занимался с учениками систематическими наблюдениями за звездами и другими небесными объектами в телескоп, причем подчас дети задерживались до 12 ночи за этими занятиями, и дома, при всей строгости присмотра за ними, такие задержки допоздна никого не расстраивали.

Перед окончанием реального училища Сережу позвал к себе в кабинет отец, выдал ему паспорт и билет в Германию, в город Митвайде (в Саксонии, недалеко от Дрездена), где сын должен был учиться в высшем техническом училище. Оказалось, что отец уже списался с руководством училища, нашел для сына квартиру, в общем, все продумал и организовал, ожидая, что сын со временем завершит европейское образование и вернется знающим и целе­устремленным инженером на свою же фабрику и заменит там с годами отца в управлении этим большим предприятием (около тысячи рабочих).

Когда Сергей Сергеевич диктовал мне эти строки, я еще не представлял себе, как это можно — уехать учиться за границу, как легко можно было решить все вопросы с паспортами, визами, разрешениями, — ведь в СССР мы жили за возведенным советской властью железным занавесом, отгороженные от всего мира бесконечными условностями и преградами. Только очутившись через тридцать лет на Западе, я понял, сколь многого простого, буквально элементарного для любого жителя планеты были лишены советские люди, как из них воспитывали затворников, как озлобляли против «заграницы», «врагов», «шпионов и диверсантов».