Новый Мир ( № 4 2009)

— Говорят, твои холмы сровняют, — сочинял Романчук, двигаясь как вода, без ритма и осознания, так, как надо, чтобы жить, дышать.— Говорят, тут будет центр города. Я не хочу, чтобы тебя сровняли.

— О... Все будет хорошо. Без холмов не может стоять город. Две половины города... Я знаю точно. Меня не сровняют.

Он словно спрашивал себя и получал ответы от себя, был ею... И чувствовал незащищенность, бесшторность окон.

— Они не понимают. Никто не понимает. Даже... Я никем не хочу быть,— говорил он. — Я хочу смотреть на облака, знать траву. Мне не нужен их Интернет, машины, ничего их не нужно! Облака, трава, дети— это больше, понимаешь?

— Да. Ты хочешь быть художником... Да! Или, может, модельером, да!— вскрикивала она хрипло, будто заглядывая в него.

— Нет, — горячился он, потея, — нет, нет! Только смотреть на облака, знать траву, видеть детей! Я не хочу создавать, никто не смотрит, никто не слышит даже то, что есть. Никто не знает траву, облака, никто не думает о них, они чахнут и умирают, облака умирают!

— О... тише, успокойся. Я думаю об облаках. Я знаю траву. Да! Они не умрут.

— Правда? — удивлялся он радостно. — Действительно? Честно? Понимаешь, я хочу просто видеть, слышать звуки, жить. Тысячи людей— им трудно и неинтересно жить. И вот я буду жить за них, делать эту работу. Почему бы им не давать мне в месяц по копейке... Почему президенту не выделить...

— Да, да! Ты прав, но... Только ты еще не понял одну вещь. Взрослей, мальчик, да... Расти, мальчик, расти.

— Если я хорошо схвачусь за траву, я переверну этот мир, вот увидишь,— бормотал он, изнемогая. — Трава — мощная штука... Мне бы знать изначальный зеленый, уж я бы схватился как следует...

— Завтра, завтра узнаешь, — отвечала она успокоительно, гладя его плечи. — Все завтра... Но что ты будешь делать с перевернутым миром?

И как же мы, мальчик? Мы ведь живем здесь.

В окнах брезжил свет. Она спала рядом, укутавшись тенями. У нее были подвяловатые губы, спокойное и не очень красивое лицо. На таком спокойствии не могло быть еще и красоты, они бы не ужились.

Я жив! — пришло в голову.

Работа! — вспомнил он ярко.

Но Архива больше нет, подумал он, садясь, и поморщился. Архива больше нет. Рутины — нет. Я жив.

В ванной он снял с сушилки одежду, она почти высохла. Он тихо оделся, стараясь не зазвенеть ключами, не рассыпать мелочь. В голове было пусто и гулко.

Опустилась ручка, дверь открылась без звука, впустив влажный воздух... Перед ним раскинулись луга.